«Цикады»: отрывок из книги Аси Володиной по мотивам одноименного сериала

40 дней до

Он сидел в кабинете директрисы, имя которой даже не старался запомнить, и от скуки разглядывал интерьер, подыскивая нужное слово для определения. 

Серьезно? Представительно? Авторитетно? Значительно?

Солидно, вот оно.

Он всегда искал те самые слова для описания мира — будто только так и мог его себе подчинить.

Стены были усыпаны грамотами, как пубертатная кожа — прыщами. Позади стола директрисы высился внушительный деревянный шкаф с открытыми полками, где хрусталями толкались всевозможные награды, а по центру, на особом счету, — пеликан. Вдоль длинного отполированного стола были расставлены кресла с обивкой из светлого дерматина, а директорский стол чуть возвышался, чтобы отделить от черни местного небожителя. Вернее, небожительницу — блондинка в голубом костюме продолжала чирикать перед отцом. Какая же она?

Вежливая? Любезная? Слишком-сильно-старающаяся?

Угодливая. Отцу нравится, чтобы на него смотрели снизу вверх. Вот только на каждого небожителя найдется небо повыше. Однажды он увидел, как угождал кому-то отец, и поразился той перемене, что с ним случилась: как в голос влезли высоковатые нотки, как склонилась голова, как засуетились руки. Он понял: отец делал это и раньше, и много раз до, чтобы оказаться там, где он есть, чтобы стать тем, перед кем заискивают, пусть даже заискивать будет директриса школы, в которую так нужно попасть его сыну, чтобы не стать тем, кто получит гриф «Со справкой», чтобы не опозорить имя отца, имя семейное, хоть никакой семьи давно и нет. 

— Если вам нужна какая-то помощь, класс компьютерный обновить, может быть, кресла там, вы не стесняйтесь, — говорил отец с легкой улыбкой, предназначенной специально для женщин — нет, не женщин, ведь никаких женщин для него не существовало, одни только бабы, бабы, бабы, вот разве что мать он, так и быть, называл по имени. 

В ярко накрашенных серо-голубых глазах директрисы загорелся огонек. Попыталась радостно вскинуть брови, но не смогла — догадался почему, ведь мать рассказывала, как ее перекашивает после очередного укола. Стеснять себя директриса явно не собиралась: прощебетав дежурное «ой, что вы, что вы», тут же добавила «хотя, знаете, есть у нас один проект», но отец уже гасил ее вежливым «я вам дам контакты своей помощницы, и вы уже с ней как-нибудь».

Наконец, они оба соизволили обратить внимание на виновника не-торжества. Директриса и до этого бросала на него осторожные взгляды, но желание подружиться с отцом пересилило опасное любопытство. 

— Так что же? — поторопил ее отец. 

Не снимая выученной улыбки той-кому-все-время-что-то-надо, она разглядывала справку из старой школы. 

— Смотрите, какое дело. Из классов у нас самый свободный естественно-научный. А там, как понимаете, углубленное изучение биологии, химии, физики. Высокий уровень, не каждый потянет… — сказала и сама испугалась, сразу затараторила: — Геннадий Ильич, класрук, как раз биологию ведет. Он бы к нам присоединился, да сейчас задействован на ВПР, не хотелось бы его тревожить…

Отец кивал с ухмылочкой — а в голове у него щелкал калькулятор, отсчитывающий директрисе штраф за каждое лишнее слово. Отец взял одну из визитных карточек, выставленных в коробке на краю стола, и как будто прочитал золоченую строчку. 

— Мария… Дмитриевна, мы и без класрука прекрасно поговорили, разве нет? 

Видимо, запоминать все же придется. Мария Дмитриевна. 

— Я к тому, что, судя по аттестату, ваш Антон скорее… гуманитарного склада юноша.

Антон громко хмыкнул: так его еще не называли. Хотя из всех предметов у него действительно была пятерка только по английскому. И по физкультуре — физрук просто не успел вкатить ему неуды за прогулы. 

— Антон справится. Это же всего полтора месяца. А экзамены он сдает, как вы сами же и сказали, — отец едва не фыркнул от своей же учтивости, — гуманитарного направления. Что ты там сдаешь, кстати?

— Английский и обществознание, — привычно ответил Антон, зная, что это бесполезно, ведь отец забудет сказанное в следующий же миг, как Шерлок, который выкидывает из головы все, что не имеет отношения к делу, а разве Антон хоть когда-то был для него делом?

— Антону может быть сложновато среди наших ребят.

— Антон справится. — Терпение отца явно подходило к концу. — Правда же?

Что ему еще оставалось, кроме как кивнуть.

1 день после

Толбоев постучал по фотографии Антона перед Марком:

— Богатый мальчик. Красивый мальчик. Популярный мальчик. Да еще и новенький. 

Марк кивнул.

— Когда, говоришь, он пришел? 

— В апреле. Уже в середине. Я сразу подумал, что это как-то странно. 

— И каким он тебе показался?

Марк пожал плечами:

— Он мне сразу не понравился.

40 дней до

За каким-то чертом директриса потащила их по школе: посмотрите направо — библиотека с компьютерным классом (у нас там проектор и киноклуб!), посмотрите налево — бассейн (без хлорки! японская методика очищения!), посмотрите прямо — на стенде почетные выпускники школы (такие люди, такие люди!). К моменту, когда они дошли до зала, Антон уже понял, что он со своими двумя пятерками в этой школе будет торчать и ныть гнилым зубом.

Директриса толкнула тяжелую дверь, за которой звучала музыка. 

— Сейчас как раз идет подготовка к последнему звонку.

Внутри оказался вылизанный актовый зал с красными театральными креслами и невысокой сценой, на которой пела девушка восточной внешности с короной из звезд на голове — была бы красавицей, если б не слишком яркий макияж, уже поблескивающий под желтым ламповым светом. 

Мы учились, мы влюблялись, мы с тобой делили тайны.
Эти десять лет промчались, прозвенел звонок прощальный…

Сфальшивила, и он тотчас подумал: почему только десять лет? У него это двенадцатый год в школе — вечный старшеклассник, как будто рука, что переставляла его фишку, все время неудачно подбрасывала кубик, попадая в провальную клетку, усылая его в начало игры. Вот и сейчас он снова оказался на старте. 

На всякий случай улыбнулся девушке на сцене, та посмотрела чуть высокомерно, но с интересом — как с ним обычно и бывало. 

Красивый мальчик, часто слышал он от женщин. Слишком смазливый для мужика, морщился отец. 

Вдруг он почувствовал еще один взгляд. Повернулся и заметил темноволосую девушку в углу зала. Она поправила прядь — из уха выглянул синий хвостик. Антон улыбнулся и ей тоже, но она уже смотрела куда-то поверх его плеча. 

— Марк! Арбенин, иди-ка сюда! — позвала директриса.

Со сцены спустился кудрявый мелкий парень в толстовке и приблизился к ним.

— Да, Мария Дмитриевна? Мы готовимся.

— Я вижу, вижу. Марк, это Антон Алексеев, ваш новенький мальчик, — просюсюкала она, разве только по головке не погладила.

Антона покорежило от «мальчика», но он помнил, что отец велел держать язык за зубами — пока не подписан приказ о зачислении. 

Марк смерил его изучающим взглядом и нахмурился:

— Так апрель же.

— Ничего. — Директриса повернулась к отцу: — Марк — староста 11 «А». Очень ответственный юноша, так что можете не переживать. Ваш сын в надежных руках и в очень приличном классе. 

А этот, выходит, все-таки «юноша»?

Со сцены кубарем слетел пухлый парень и заорал:

— Алекс, ну ты че толкаешься!

— Места много занимаешь.

Раздался смех.

— Это они балуются, вы не подумайте! У нас не дерутся, никого не обижают.

— Антон тоже не дерется. Брезгует, — процедил отец, а Антон сжал кулак и убрал его за спину.

Марк мялся:

— Мне познакомить Антона со всеми? Мы сейчас репетируем…

— Нет-нет, мы поедем, дела. Антон уже завтра со всеми познакомится, да ведь? — тон отца не оставлял вариантов.

Антон кивнул. Уходя, он бросил еще один взгляд на девушку в углу. Та сидела прислонившись к стене и закрыв глаза.

Он пытался подобрать ей определение — и не мог.

1 день после

Соня отпила воды и поставила стакан обратно:

— Она тогда сказала, что он какой-то странный, раз молчит все время. Я еще подумала: надо же, обратила на кого-то внимание.

Толбоев покивал:

— Тростянецкая, да? То есть сразу что-то закрутилось?

— Видимо. Мне кажется, такие люди притягиваются. Чувствуют друг друга, — она пожала плечами.

— Какие «такие»?

— Такие. Странные.

— Как вы с Марком?

— Я не с Марком, — Соня отрезала.

40 дней до

Отец все еще прощался с директрисой в фойе, не выпуская ее руку из своей, под конец даже наклонился и припал к этой самой рученьке с мерзкой улыбочкой, и Мария Дмитриевна захихикала, как школьница, а Антон подумал: а ведь и правда, эта женщина когда-то была такой же школьницей, так же боялась директрисы, так же юлила на уроке и списывала на экзамене, и что-то же ее подтолкнуло к тому, чтобы схорониться в этой школе, укутавшись в директорскую мантию и даже не желая свободы. 

Антон отвернулся к окну: один забор, следом второй, за ним жилой дом, в доме арка, за аркой во дворе машина. Всего пара минут и пара сотен метров — и он снова дома, то есть в машине, пусть даже с отцом, ведь он будет спрятан на заднем сиденье. Машина была ему больше домом, чем сам дом — несуразно большой, с панорамным остеклением, которое выставляло их жизнь напоказ, так что в его комнате шторы всегда были закрыты, а свет исходил только от абажуров. Дом, полный чужих людей — отцовых друзей, партнеров, партнерш по делам, которые превращались в партнерш по постели и задерживались на несколько дней, а то и недель, — нигде и никогда он как будто не мог быть один, только в машине, только без отца, когда гнал в никуда по шоссе на полной скорости. 

Машина была ему панцирем, трансформирующим его во что-то большее, что-то сильное, и каждый раз, когда его вытряхивали наружу и заставляли извиваться на глазах у других, он чувствовал себя червяком.

— Антон! — отец дернул его за рукав пиджака. Глаза сузились, уголок рта подергивался — он едва сдерживался, пока дражайшая Мария (или Марина?) Дмитриевна продолжала щебетать.

— Я уверена, Антоша вольется в коллектив. У нас работает прекрасный психолог, Елена Сергеевна. Она как раз завтра проводит тестирование в одиннадцатых классах, так что, если у Антоши, учитывая его обстоятельства, возникнет дополнительная потребность в адаптации…

Все-таки увидела это в нем и ткнула. «Дополнительная потребность в адаптации». Он что, новый питомец, чтобы его адаптировать? Может, его еще и в отдельный вольер усадят? Чтоб не ссался, не кусался и не жрал всякую дрянь?

Прозвенел звонок, заглушив бесконечный директорский клекот, а из глубин здания донесся гул освобожденных от заключения. Отец кивнул напоследок и толкнул Антона в спину: двигай уже.

Выйдя, он выматерился.

— Дел на десять минут, а час отожрала. С бабами всегда так. 

Антон молчал, хотя знал, что следовало хотя бы поддакнуть. Каждый раз, когда от него чего-то ждали, он поступал обратным образом, каждый раз выводя этим окружающих из себя. 

Можно вывести отца из себя, но не отца из себя.

— И ты еще!

Антон не реагировал. Отец пнул камень, тот отлетел в сторону.

— Молчал. Как дебил какой-то.

Антон отсчитывал шаги до машины: вот, осталось только повернуть во двор и… Нырнул на спасительное заднее место. Отец сел за руль и бросил взгляд в зеркало. Угроза миновала: в машине отец всегда утихомиривался, переключаясь на дорогу. 

Отец повторил уже беззлобно:

— Как дебил какой-то. Снова в школу.

— Осталось немного, — тихо проговорил Антон.

Много. Он знал сколько. 

Высчитывал: 40 дней до последнего звонка. 45 дней до первого ЕГЭ, 60 до последнего. И это закончится. Это все наконец-то закончится. А что будет дальше, он не знал и жил как в злой шутке про долгосрочное планирование в расчете на апокалипсис. 

— Смотри у меня. Если опять что пойдет не так, уедешь в рехаб. Даже нет, не в рехаб, жирно будет. Отправлю к бабке.

У бабки в деревне горы, речка, художники на берегу, паромы, блины по утрам и цикады ночью. Отец, видимо, и сам это сообразил, поэтому добавил:

— А потом сразу в армию, понял? Так что учись и не выделывайся. — Он тронулся с места и выехал на дорогу, ведущую от школы. 

Антон кивнул и уставился в окно, за которым проплывал забор — еще один забор.