Этот cool Koolhaas
Некоторые комментаторы утверждали, что я нарочно выбираю провокационные темы и высказываю провокационные идеи, чтобы поднять свой рейтинг. Чтобы восстановить репутацию, поговорим сегодня об... архитектурном образовании. (Читатель, прежде, чем бежать отсюда, прочтите хотя бы один абзац: а вдруг мне удастся сказать что-нибудь провокационное и на эту тему.)
В области провокаций мало кто может сравниться со знаменитым голландским архитектором Ремом Колхасом. Его сенсационная фраза, fuck context, обсуждается и анализируется с 1995 года, все пытаются понять, что именно он имел ввиду. Сотрудник Колхаса Стефан Петерманн недавно пояснил: не надо понимать эту фразу как отрицание архитектурного контекста, имеется в виду творческое взаимодействие с ним (наконец–то появился политкорректный перевод слова fuck).
В Москве одновременно открылось два учебных заведения, где преподавание ведется на английском языке — бизнес-школа Сколково и институт медиа, архитектуры и дизайна Стрелка. В первом обучение стоит 60 тысяч евро, во втором оно бесплатное, студентам к тому же платят стипендию. Директор Стрелки Илья Осколков-Ценципер объяснил, чем Стрелка отличается от всех остальных учебных заведений планеты (не считая платы за обучение): во-первых, это место, где «всем не все равно», во-вторых, студентов и предподавателей объединяет убеждение, что «среду можно изменить», и, наконец, Стрелка — это «открытый проект», то есть импровизация. Это значит, что студенты и преподаватели корректируют программу и технологию обучения в процессе самого обучения.
Общую концепцию школы создал сам великий Колхас. Программа включает в себя пять основных тем: сохранение, энергия, общественное пространство, проектирование и истончение. Если вы ничего не поняли из этого перечисления, не огорчайтесь, большинство студентов, с которыми я разговаривал, тоже ничего не поняли, хотя по-прежнему находятся в состоянии близком к эйфории. Непонятность, как объяснила мне одна студентка, пробуждает тебя от спячки и заставляет думать.
Первые пять недель посвящены введению в темы — по неделе на каждую. Первую тему, сохранение, вел сам Колхас. Я спросил его, почему такой успешный и востребованный архитектор, как он, готов тратить время на преподавание.
— Для меня, — сказал он, — преподавание это способ приобрести новые знания. Сидя у себя в офисе это сделать невозможно. Россия для меня особенное место, страна поразительной истории и поразительных талантов. Я провел здесь пять лет, когда был студентом, с 1969 по 1974. Тогда меня больше всего интересовала биография Ивана Леонидова. Мы с друзъями собрали огромный материал, написали о нем книгу, но издать ее так и не удалось. Сейчас мне захотелось вернуться в Россию, потому что Европа, несмотря на всю свою активность, по существу никуда не движется, в ней нет содержания, одна форма. В России наоборот, здесь, как мне кажется, бесконечный запас содержания.
Свою позицию по поводу «сохранения», то есть того, что обычно называют охраной архитектурных памятников, Колхас излагает с присущей ему провокационностью:
— Что создает неповторимый образ Москвы? Я думаю, что это постоянная война между созиданием и разрушением. Может быть, мы должны сохранять не мертвые архитектурные формы, а именно эту войну. Иными словами, мы должны увидеть в разрушении одну из форм сохранения.
Понятно, что эта радикальная позиция не вызвала энтузиазма у присутствующих на обсуждении представителей Архнадзора и MAPS’a (Moscow Architecture Preservation Society).
В рамках программы «сохранение» студентов повезли на экскурсию, включавшую четыре объекта: разваливающееся конструктивистское здание Наркомфина архитектора Гинзбурга, сталинскую высотку на Кудринской площади, гостиницу «Украина-Radisson» и Дворец пионеров на улице Косыгина. Сергей Никитин, организатор культурологических прогулок по Москве, решил переплюнутъ Колхаса в радикальности и сказал, что дом Наркомфина «давно пора снести, потому что его никто не любит». Я начал возражать. Колхас с улыбкой следил за этой «войной» между разрушителем и охранителем и явно получал удовольствие.
Позиция Колхаса стала понятной в вестибюле высотки на Кудринской. Российские студенты дружно плевались: бесвкусица, эклектика, тоталитаризм. Рем был в восторге: какое мастерство, какое чувство цвета, какое комфортабельное пространство. Еще ярче его точка зрения проявилась в гостинице «Украина-Radisson».
— Как интересно, — сказал он, — постмодернизм вступил в борьбу со сталинским интерьером, в результате оба уничтожили лучшее, что было у другого, и у обоих осталось самое худшее. Замечательно!
Критики сказали бы, что такая эстетская позиция возможна только у космополита, залетающего ненадолго в Москву по дороге из Шанхая в Лондон. Я с этим не согласен: мир не делится для Колхаса на свое и чужое. Мне кажется, что его обаяние и истоки его поразительной творческой энергии в бесконечном «детском» любопытстве и полной открытости ко всему.
Можно заметить противоречие между коммерческим успехом фирмы Колхаса АМО и его критической позицией по отношению к капиталистическому обществу. Как ему удается преодолеть это противоречие?
— Я знаю, — говорит Колхас, — Питер Айзенман и другие часто упрекают меня в коллаборационизме. Надо постоянно выражать свою критическую позицию, говорят они. Эта позиция мне чужда. Я ко всему отношусь критически, к Стивену, к вам, к себе. Это не мешает нам вступать в диалог. Критическая позиция не должна отменять участия.
Еще один парадокс. Если разрушение может быть формой сохранения, то критика может быть формой коллаборационизма.
— Модернисты 1920-х хотели изменить мир с помощью архитектуры, — говорю я. — Это была наивность?
— Я такой же наивный, как и они, — отвечает Рем. — Если вы видели то, что мы сделали для Технологического института штата Иллинойс в 2003 году, МакКормик-Трибьюн Кампус центр, вы заметили, что мы тоже до какой-то степени хотели улучшить мир с помощью архитектуры.
В этом проекте весь Колхас, со всеми своими парадоксами. Кампус был спроектирован в 1938 году главным модернистом всех времен и народов Мисом ван дер Роэ, незадолго до этого покинувшем нацистскую Германию. Кроме идеальной геометрической архитектуры Мис знаменит полным пренебрежением к контексту. После того, как он он стал деканом архитектурного факультета Технологического института и успел построить несколько зданий в Чикаго, его спросили, как ему нравится город. Мис ответил, что практически не видел его — его довозят на машине от дома до офиса и обратно.
Хотя Колхас и делает провокационные заявления о «творческом взаимодействии» с контекстом, в этом проекте его взаимодействие с контекстом стало действительно творческим. В основу планировки положены пешеходные тропинки, протоптанные студентами и преподавателями за 70 лет существования кампуса. Главный элемент композиции — гигантская овальная труба из нержавеющей стали, в которую Колхас заключил пересекающую всю территорию, поднятую над землей железную дорогу. Эта труба в значительной степени «изменила мир»: она защитила кампус от грохота и вибрации железной дороги, создав пронципиально иной уровень визуального и шумового комфорта.
— Я такой же идеалист, как модернисты 20-х, — заканчивает Рем.
Элегантный, сухой и подтянутый 65–летний идеалист, каждый день проплывающий несколько километров, допивает свой кофе и решительно встает, чтобы нестись в очередной аэропорт.