Этот проект резко отличается от всего того, что творится вокруг 65-летия Великой Победы. Задуманное ораториальное действо с музыкой Алексея Сюмака при участии Даниэля Ольбрыхского, Ханны Шигулы, Аллы Демидовой, Олега Табакова и Мина Танака в равной степени не похоже ни на правительственный концерт, ни на «Утомленных солнцем — 2», ни на традиционные выступления академических оркестров с «Ленинградской» симфонией Шостаковича.

Действо называется Requiem и в своей основе следует традиционной католической секвенции заупокойной мессы с использованием документальных текстов 1930–40-х годов, аранжированных в либретто греком Димитрисом Яламасом. Оркестрово-хоровые или камерно-ансамблевые части перемежаются личными исповедями знаменитых актеров и сопровождаются видеоинсталляциями и объектами, повествующими о разных стадиях света. За музыку будет отвечать один из лучших российских оркестров — плетневский РНО, а в ансамблях будут петь и играть такие признанные музыканты молодого поколения, как Елена Ревич, Алена Баева, Юлия Карпачева и другие.

Сам факт того, что Серебренников, Сюмак и Курентзис зовут публику не на парадную площадь и не к телевизионному экрану, чтобы почтить память погибших во всех войнах, начиная с «Тридцатилетней» и «Семилетней», уже должен быть мил сердцу интеллигентного зрителя, офигевшего от потока патриотических завываний. А Реквием выглядит чем-то отстраненно-умным… но, признаться, ничуть не менее затертым. Ведь сочинений с таким названием с XV века было написано более 2000. Чем ближе к нашему времени, тем больше изменений вносилось и в текст мессы, и в ее характер. Вопрос о том, какие именно души должны получить покой в результате богослужения, становился все более острым и личностным. И постепенно тема упокоения становилась все менее значимой, а тема гнева, скорби и покаяния выходила на первый план.

Как это ни поразительно, но все Реквиемы, которым суждено стать знаковыми, поколенческими высказываниями, были инспирированы не общей, а частной смертью. Моцарт получил заказ от пресловутого черного человека написать мессу по поводу смерти юной жены экстравагантного масона. А Вена услышала в нем плач по обезглавленной французской аристократии и тем, кто год спустя лежал вместе с Моцартом в братской могиле на венском кладбище. Верди хоронил Россини и своего любимого писателя Манцони, а Милан слушал и плакал по жертвам Рисорджименто. Брамс в своем «Немецком реквиеме» скорбел о Шумане и собственной матери, а вовсе не о прошлых и грядущих жертвах многочисленных немецких войн, и даже Форе, по собственному признанию, написавший Реквием «ради развлечения, если позволено так сказать», сделал это в год смерти родителей.

Впрочем, Кирилл Серебренников считает, что современные композиторы, при всей сложности их языка, все же ближе к аудитории, чем великие творцы прошлого:

«Я сразу хочу сказать, что это не спектакль, это как бы некое действо, где будет видеоарт, где будут какие-то световые инсталляции, все достаточно лаконично. Музыка и звук человеческой речи на разных языках — это основная составляющая, это пища для духа, души и ума».

Помогла ли мне работа с ораторией Оннегера «Жанна Д’Арк на костре»? И да и нет. Музыка Оннегера более литературна, что ли. А Сюмак, мне кажется, следует традициям отечественных композиторов — скажем Шостаковича, и написал музыку, которая очень эмоциональна. На мой взгляд, не стоит относиться к современной музыке как к чему-то очень странному, понятному двум людям, один из которых — музыковед со стажем. Современная музыка — это музыка, сделанная, написанная для современных людей. Современные композиторы слушают и читают то, что читаем мы. Они тоже смотрят телевизор. Они знают все про современный мир. У нас система связей гораздо лучше с современными авторами, чем с Бахом, Бетховеном и Моцартом, Вагнером и прочими. Ту музыку понять и расшифровать гораздо тяжелее, как мне кажется. Мы, конечно, не обсуждаем людей, которые слушают музыку на каком-нибудь молодежном канале. У нас мероприятие пройдет всего два раза, и мы позвали людей, у которых есть культурный бэкграунд, у которых есть коды, помогающие понять сложно устроенные структуры. Усложнять ничего намеренно мы не будем.

Более всего замысел Серебренникова походит на то, что в 1962 году сделал Бенджамен Бриттен в своем «Военном реквиеме» в канун открытия собора в Ковентри. Но даже там сквозь всю политизированность акции, собравшей русское сопрано, немецкий баритон и английский тенор в оратории, где латинский текст перемежался с поэзией Уилфрида Оуэна, сквозила личная нота. Бриттен оплакивал четырех друзей, трое из которых погибли на войне, а четвертый, также побывавший на фронте, внезапно покончил жизнь самоубийством накануне свадьбы.

Возможно, почувствовав эту безликую «мертвость» 70 миллионов погибших во Второй мировой, авторы проекта решили разбавить общее частным и попросили известных людей написать и прочесть максимально личные тексты о том, как в их судьбы вторглась война. Остается лишь пожалеть, что публика не услышит Джереми Айронса, график которого был безнадежно сорван извержением исландского вулкана.

Кирилл Серебренников: Айронс должен был 1-го вылететь из Нью-Йорка, 2-го приземлиться в Лондоне, захватить сына и с ним лететь к нам. Но из-за вулкана съехали нью-йоркские съемки, выступления, лекции. Короче говоря, он в истерике, мы в истерике, но ничего не поделать. Искать кого-то достойного уже нет времени, а компромиссы нам не нужны и потому замены не будет.

На прямой вопрос, не боится ли Теодор Курентзис, что их Requiem естественным образом будет вплетен публикой во всеобщую георгиевскую ленточку, дирижер честно признался, что такие опасения у него есть, несмотря на то что, по его мнению, Алексей Сюмак — один из лучших композиторов современности.

Стилистически этот проект явно имеет все шансы стать достойным ответом победному официозу, но сможет ли он превратиться в нечто большее, чем крупнобюджетный арт-хаус, мы увидим и обсудим 4 мая на премьере в МХТ.