Последующие поколения прочитали название «Охранная грамота» как «паспорт», но в 1920-х годах, когда писалась книга, именно его вторичное значение было актуальным для московской интеллигенции.

Под рассуждениями о далеком прошлом родины Макиавелли автор спрятал наставление в адрес госбезопасности, которое можно свести к следующему силлогизму: «Держитесь за культуру, опричники нашего времени! Культура — это власть. А я, как личность и как представитель последнего поколения русских писателей, олицетворяю культуру. Следовательно, берегите меня и иже со мной как зеницу ока». Знаменитый звонок Сталина автору о судьбе Мандельштама свидетельствует, что знакомый с «Государем» Макиавелли вождь разобрал нижний слой пастернаковского палимпсеста.

Аз

Я думаю, Пастернак сам не знал, льстит ли он власти или предупреждает, подлизывается или наставляет. Тогда многие не знали, подобен ли вождь королю, обласкавшему Мольера, как на то до самой смерти надеялся Булгаков, или Наполеону, покровительствовавшему Гёте, как на мгновение показалось даже Мандельштаму, но никто, даже сам Троцкий, не предполагал, что он подобен Ивану Грозному, вырвавшемуся, как бессмертный Кощей, из гранитного саркофага истории. Так или иначе, идея адресовать подтекст книги не вождю, а опричнине как неизбежной составляющей всякого абсолютизма уберегла «Охранную грамоту» от судьбы биографии юного Сталина, которой так не угодил вождю Булгаков, и множества других ей подобных, наивных и преходящих, творений эпохи.

«1984» Оруэлла давно опубликован в России. Мы живем при власти, справедливо не признающей, что слово сильнее булата, страшнее пытки, важнее жизни, ибо именно в этом, а не в ужасах застенка, о которых читавший Солоневича или Шаламова прочтет со снисходительной улыбкой, сокровенный смысл пророчества Оруэлла. «Книга» в воображаемом автором вечном настоящем — всего лишь синоним термина «провокация», а вовсе не то, чем она казалась человечеству от Иоанна Евангелиста до Бориса Пастернака включительно. В соответствии с его страшным пророчеством, в России «книга» Оруэлла увидела свет в 1984 году.

Поэтому сегодня, в апреле 2010 года, я излагаю мои мысли открытым текстом в полной уверенности, что никакой исторической роли им сыграть не суждено. Да и смешно вуалировать политический смысл и лапидарничать в тонком палимпсесте, когда, открыв любую страницу Интернета, читатель обнаружит не только критику, но и матерную брань в адрес ныне существующей в России тоталитарной власти. «Sticks and stones may break thy bones, палки и камни ломают ребра, — гласит старая английская поговорка, возможно и вдохновившая роман Оруэлла, — but words will ne’er hurt thee, но слова безвредны».

Идея, что вожди приходят и уходят, а опричнина остается, делает «Охранную грамоту» политическим заветом, не уступающим по дальновидности роману Оруэлла. Даже в 1953 году всякий оглянувшийся на предыдущие десятилетия поспорил бы с пастернаковским тезисом, ибо покойный вождь отстреливал главу госбезопасности вместе с десятками тысяч его подчиненных с упорством садовника, удаляющего чересчур буйные побеги. Сталин понимал, что, оставь он плодовые ОГПУ и НКВД без надзора, они захватят не только весь сад, но и весь дом. Но Пастернак словно предчувствовал, что вечно так продолжаться не может, что рано или поздно садовник состарится и умрет, и тогда деревья сомкнутся вокруг дома садовника, валя каминные трубы и прорастая через окна веранд. А как же культура? Что станется с ней?

На рубеже прошлого века я поехал с моим товарищем Александром Рафаиловичем Гусовым в Бомбей. Упоминаю его здесь как свидетеля разговора, в который я ввязался с российским банкиром, сидящим в шезлонге у бассейна в «английском клубе» этого забытого богом города. Ни имени, ни фамилии банкира я не помню, поэтому назову его Андреем. Он был мелким аппаратчиком госбезопасности, в ту пору, кроме Гусова, у меня почти не было русских собеседников, и, услышав русскую речь — он жил в Бомбее с семьей, а дело было в воскресенье, — я подсел к нему, чтобы всласть наговориться.

Вы знаете этот тип среднего советского человека с высшим образованием.  Их миллионы, однако именно его среднестатистические качества мое внимание к нему и привлекали. Узнав, что я живу за пределами России больше четверти века, он сказал что-то одобрительное, по тем временам уже совсем не крамольное, в адрес Соединенных Штатов, я ему возразил, и через несколько минут Андрей, разинувши рот, сидел и слушал лекцию о различиях в распределении интеллектуальных ресурсов на Западе и в России — теме моей тогда еще недавно опубликованной в Англии книги The Gingerbread Race. А рот он разинул потому, что вместо ожидаемых издевательств над советской культурой вообще и над социальным институтом, заславшим его в Бомбей, в частности из уст злобного эмигранта звучал чуть ли не гимн госбезопасности.

Буки

Я не скрывал от Андрея, что ничто так меня не пугает, как справедливость моих собственных утверждений. Что если я прав и аппарат госбезопасности, захвативший власть еще при Брежневе, действительно компетентен, в то время как противостоящие ему западные институты представляют собой сборище любителей и шарлатанов, то тем хуже для мира, для цивилизации и для меня лично. Однако было ясно, что сама лекция интересовала моего собеседника больше, чем выводы из нее, и именно с фактами, приводимыми мной, он и пытался спорить.

Посмотрите на себя, говорил я моему собеседнику, вы средний советский человек с высшим образованием. То, что вы этого не оспариваете, уже делает честь культуре, вас породившей, ибо на вашем месте любой западный человек обиделся бы, что его называют «средним». Вас послали работать в Индию, потому что вы владеете языком. Я не знаю хинди и не могу судить, насколько вы им владеете, но по нескольким словам вашего английского я могу определить, что вы владеете и им. Не в совершенстве, не так, как, например, владеет английским ваш Вольский, не так, как ваш Примаков владеет арабским, а так себе, ну, скажем, как Путин владеет немецким. Что еще?  Вы «немного» знаете французский, испанский и португальский. Вы знакомы с русской литературой, вам не чужды Диккенс, Флобер, Хемингуэй, Манн, Цвейг — словом, все то, что у нас издавалось в прекрасных переводах и читалось среднестатистическими людьми с высшим образованием. Кроме того, я думаю, вы можете починить радиоприемник и сменить карбюратор в автомобиле. У вас преданная жена и хорошо воспитанные дети. Но давайте забудем о ваших мужских или человеческих качествах, о жене, о карбюраторе и о Цвейге. Так вот, уважаемый, клянусь вам всем моим опытом западной жизни, что в аппарате госбезопасности США нет ни одного урожденного американца, владеющего русским языком, как вы владеете английским, — как не было, например, в Иране при последнем шахе ни одного сотрудника ЦРУ, владевшего фарси.

Однажды в Нью-Йорке за ненадобностью по случаю перестройки закрывался книжный магазин «Четыре континента», и по бросовой цене на прилавки выложили залежавшиеся, теперь никому не нужные словари. Вид этих груд макулатуры произвел на меня одно из сильнейших впечатлений моей жизни.  Там было все! Хотите латинско-тамильский словарь? Вон он, так как если хоть один тамильский сепаратист желал читать Овидия в оригинале, этот каприз госбезопасность считала нужным удовлетворить. Хотите вьетнамско-венгерский? Вот он, потому что никогда не знаешь, куда пойдет мир, и лучше его напечатать, чем не напечатать. Хотите словарь баскских пословиц, алеутских баек, персидских речений — все они здесь, в ожидании своих агентов влияния и агентов разведки, террористов и партизан, партийцев и президентов, публицистов и пропагандистов.

Веди

Сталин умер и перестал полоть сад. Госбезопасность не могла не захватить власть, ибо в ее руках находилась культура. Не только эти несчастные словари, каждый из которых смог бы стать гордостью любого американского университета, но вся культура в самом что ни на есть широком смысле и грандиозном масштабе. Культура, включавшая в себя не только НИИ, кафедры и отделы АН СССР, но и закрытые центры исследований по психологии и социологии, не говоря уже о диссидентских кружках, академических шарагах, националистических ячейках, религиозных скитах, лакунах свободомыслия и притонах своенравия, сплетенных в гэбэшную сеть стократ чудесней и причудливей будущего Интернета. Все это изучалось, определялось, систематизировалось, укрепляя и расширяя культуру госбезопасности, которой суждено управлять Россией, а возможно, увы, и всем миром. КПСС была обречена на вымирание уже в 1956 году, ибо только мудрец, проникший в тайны чужой культуры, может успешно спровоцировать чужую страну на восстание — восстание, подавить которое с помощью танковых подразделений может каждый дурак.

Венгерская провокация стала шаблоном, используемым новыми хозяевами России до падения Берлинской стены включительно. Но легко сказать — шаблоном, а попробуй-ка заварить подобную кашу, не владея языками, не опубликовав Оруэлла, не смысля ни бельмеса в организации западного общества, не зная разницы между Швейцарией и Швецией! Между тем так и действовали все эти годы западные эквиваленты просвещенной советской госбезопасности, путая Иран с Ираком, мечтая убить Фиделя Кастро взрывающимися сигарами, суя стодолларовые купюры то бен Ладену, то вовсе случайному Ахмету ибн Проходимцеву. Как же повезло Западу, что стратегия новых хозяев России выглядела как геополитическое поражение, что пришло время провоцировать революции, вовсе их не подавляя, что гэбэшный феникс решил прикинуться дотла сгоревшим в пламени гражданских свобод! Теперь, все еще не зная разницы между Ираном и Ираком, Запад мог праздновать победу над окончательно уничтоженной госбезопасностью КПСС, которую он упорно называл «коммунизмом».

Продолжение, увы, следует.