Ты и сама ещё не поняла,
к чему приснилось лезвие в ладони,
куда оно пропало из неё.
Зелёный спирт в моём одеколоне,
зелёный вечер делается долгим.
Уже фосфоресцирует метро,
а по ночам его не существует,
чем дольше вечер – тем оно короче,
когда мы спим по разные концы
страны, опровергающей Евклида.
Метро тогда сжимается, как грудь
на выдохе, на выходе в кошмар.
Мне нравится подземная возня –
туннель, портал, оживший коридор,
огромный металлический кишечник,
да что там, тело целое в земле.
Как будто врыт под землю великан,
как будто ты зарыта под Москвой
и всё растёшь от нежности и грусти,
замкнула руки – в их кольце плыву,
по синим веткам вен перетекаю.
И если вдруг твой выдох или всхлип –
сейчас же всё и схлопнется, как ночь.
А лязг и ветер – голос твой, рыданье.
Я слышу, как ты воешь, я пролью
в вагоне спирт и выроню огонь –
пусть плавится твоё большое тело.
Пусть перестанут пользоваться им.
Москва – как ты: ребёнок, великанша.
Сама в себе. Растлённая. Чужая.
Моя! — под кем, в который раз горишь?
Твой не направлен больше никуда
растерянный зелёный взгляд, и тесно
ему внутри себя, как гематоме. –
Где лезвие, чем выскоблить глаза?