Узнавать о теракте — одно дело. Просыпаться к нему — другое. Заголовки путаются с ошметками сна. Очередь коротких, почти идентичных друг другу сообщений на «Фейсбуке»: «не волнуйтесь, со мной все в порядке». В конце концов это и есть квинтэссенция «Фейсбука»: перекличка живых. Не волнуйтесь, со мной все в порядке — такой статус можно вешать каждое утро. Пока тот не разойдется с реальностью. У меня до сих пор висит в друзьях одноклассник Мэтт Райкл, умерший прошлым летом. Без помощи шахидок, от рака. Иногда Сеть услужливо предлагает мне восстановить с ним контакт.

Девять лет назад «Фейсбука» не было. Были прерывающиеся звонки, один почти восторженный — не, ну ты видел?! ты видел?! не, ну?! — от хозяина квартиры и один спокойный, от будущей жены. Оба в тот момент были в России, где на следующую неделю и застряли. Только в кризисе понимаешь, как много и бестолково мы путешествуем: в стоп-кадре 11 сентября практически все, кого я знал, оказались не на своих местах. Москвичи в Нью-Йорке, ньюйоркцы в Москве. Родители в автобусе под Филадельфией, уткнувшемся в обалдевший полицейский кордон. Я сам почему-то заночевал в квартире знакомого музыканта, в многоэтажке с видом на карусели Кони-Айленда. В небе вертелся плотный хоровод самолетов. Музыка перестала играть, стульев не хватило.

Дальше был звонок на телестанцию, на которой я тогда работал: она находилась в пяти кварталах от эпицентра. К моменту первого удара несколько человек уже были в студии, здание не пострадало, электричество каким-то чудом держалось, и решено было минимальным составом выходить в эфир. До Бруклинской набережной меня бесплатно довез араб-таксист, уже подавленный, уже прекрасно понимающий, что сейчас начнется. Дальше пришлось пешком, благо ориентир был перед глазами. По Манхэттенскому мосту плотно шел народ в обратную сторону, из Манхэттена в Бруклин, заполонив проезжую часть. Когда запах горящей резины стал невыносим, я натянул на голову майку. Последние кварталы пришлось идти по теплому бутафорскому снегу. Я отчетливо помню момент, когда завернул за угол Уолл-стрит и увидел вблизи все, оставшееся от ВТЦ, —  сияющий сквозь пыль набор серебристых труб, что-то вроде церковного органа.

Когда мир переворачивается, в поисках новой точки опоры люди делают странные вещи. На работе царила эйфория: напускной медийный цинизм в квадрате. Иначе невозможно было бы работать. Он не был даже особенно напускным, этот цинизм — как только ты отрешался от невероятности происходящего и ставил перед собой конкретную цель, например смонтировать репортаж (как будто этот репортаж что-то изменит), ощущение выполнимости этой цели приводило в дикий восторг. Так, наверно, чувствуют себя солдаты. Так наверняка чувствуют себя шахиды. Адреналин зашкаливал, в студии стояло нервное хихиканье. «Первая пошла! Вторая пошла!» — вслух комментировал монтажер падение башен, откручивая и перекручивая еще свежие кадры, вручную, в замедленной съемке и в убыстренной. На миниатюрном экранчике рос и падал ВТЦ, падал и рос обратно, вбирая в себя желтоватые тучи и извергая их снова.