Судя по инстаграм и прочим соцсетям, Москва обсуждает только самоубийство Робина Уильямса. В Локарно повод для разговоров — Роман Поланский, в последний момент отменивший приезд на фестиваль (кто знает, чего ждать от швейцарской полиции). И то, и другое — повод задуматься о вечном. Хотя бы о вечных мотивах в кино.

Революция

Кадр из фильма «Со сжатыми кулаками»
Кадр из фильма «Со сжатыми кулаками»

Утро — бразильский поэтически-политический этюд «Со сжатыми кулаками» в программе «Знаки жизни», новой секции для категорически неформатного кино. Вечер — «Сотворение смысла», участник «Режиссеров настоящего», сотворенный режиссером с незабываемым именем Симоне Раписарда Казанова. Камера наблюдает за жизнью крестьянина, обитающего в той части итальянских Альп, где во время Второй мировой партизаны вели кровопролитные бои с немцами. Прошлое не забыто — партизанский дух хранят потомки, реконструирующие события под песню на мотив «Катюши», только с «rosso primavera», дух анархии витает где хочет — ради этого воздуха неповиновения Италию выбрал немец, диалогом с которым заканчивается фильм. А на титрах звучит бессмертный партизанский гимн «Бела чао» — его же, проснувшись на утро после дружеской оргии, поет под гитару анархист из «Сжатых кулаков», диджей пиратского радио («Наши голоса — это наше оружие»). Его подпольную группировку в кино ждет арест и пытки — государство не уважает бузотеров (эволюции бунтаря — от романтического узника до фальшивомонетчика и алкаша — посвящен показанный в «Швейцарской панораме» интимный кинодневник Уфук Эмироглу «Мой отец, революция и я»). Как и простые граждане — взять хотя бы нашу великую родину, где семьдесят с гаком лет холостили революционную риторику, в то время как большинство вело — и с удовольствием продолжает вести — овощную жизнь. Тем не менее, левые идеи если и не побеждают, то точно живут — потому что, как минимум, красивы. Сердце находится слева и навскидку не вспомнить ни одного талантливого фильма с правым уклоном. А в одной из комедий Вуди Аллена герой резко «правел» и начинал голосовать за республиканцев сразу после появления опухоли мозга.

Вуди Аллен

Кадр из фильма «Послушай, Филлип»
Кадр из фильма «Послушай, Филлип»

Тут пуристы меня поправят — мол, как Вуди Аллен может быть вечной кинотемой, если он сам не то, чтобы вечен. Но согласитесь, это имя — уже синоним для гигантского кинематографического пласта — кино рефлексий, неврозов и иронии (у меня есть футболка украинских дизайнеров с надписью «Никто не вудиаллен», что тоже косвенно подтверждает превращение этого имени из собственного в нарицательное). Американец Алекс Росс Перри может сколько угодно отнекиваться от сравнений с вудиалленом, но как их избежать, если героем фильма «Послушай, Филлип» оказывается еврей-писатель (Джейсон Шварцман), запутавшийся в своих женщинах — знакомых, подругах, студентках, за кадром перманентно звучит smooth-джаз, а оператор работает под Карло Ди Пальму, с которым свои шедевры 1990-х снимал Вуди.

Родина

Кадр из фильма «Исцеление. Жизнь другой»
Кадр из фильма «Исцеление. Жизнь другой»

Именно ее цепким объятиям, а не войне и посттравматическому синдрому, посвящен самый ожидаемый и спорный фильм конкурса — «Исцеление. Жизнь другой». Швейцарский режиссер Андреа Штака не снимала со своей победы в Локарно-2006 (с драмой «Служанки»), и это заметно: она работает резко, грубо, на вкус недоброжелателей, так просто коряво. Но такая не гладкая, больная форма — самое то для разборок с родиной. Дубровник в первые месяцы после войны (на границе еще громыхают взрывы). Старшеклассница Линда совершает непредумышленное, мотивированное только девичьей дразнилкой («сладкая, слабая Линда») и неосознанными импульсами убийство своей подруги Эты — после чего становится невольной заменой для осиротевших родных. И жертвой, которую преследует призрак мертвой девочки. Балканский квайдан приравнивает родину к прикосновениям старческих рук и тяжелой, изматывающей и бесценной ноше; такой вот надсадный критический патриотизм.

Кадр из фильма «Пробудившиеся Антигона»
Кадр из фильма «Пробудившиеся Антигона»

Родина, на которую без слез, ужаса и усмешки не взглянешь, — героиня «Пробудившейся Антигоны» Лупе Перес Гарсиа (программа «Знаки жизни»), проводящей ироничные параллели между античной трагедией и историей Испании. В ней — точь-в-точь как в Альпах из «Сотворения смысла» — чудаки инсценируют бои франкистов с республиканцами (совсем не теми, за которых вдруг стал голосовать больной на голову вудиалленовский герой). В самой сильной сцене падаль, имитирующую труп обреченного на непогребение Полиника, терзают стервятники. Орнитолог из природного заповедника рассказывает, как восхищается этими птицами и их достоинством: «Люди зря называют их тварями. Сами они твари. А стервятники — ангелы, доставляющие мертвых прямо на небо».

Потустороннее

Кадр из фильма «Лошадь Динейру»
Кадр из фильма «Лошадь Динейру»

Стервятники давно исклевали лошадь по прозвищу Деньги. Это уже факт биографии (неважно, подлинной или приснившейся) старика Вентуры, обитателя смрадных лиссабонских трущоб Фонтаньяш, постоянного героя культового (он, в частности, при жизни удостоился издания своих картин легендарным «Критерионом») португальца Педру Кошты. В конкурсе фильм, который так и называется — «Лошадь Динейру». С одной стороны, фирменный Кошта (он не стесняется самоцитат вплоть до того, что немалую часть фильма занимает перемонтированная короткометражка из альманаха двухгодичной давности «Исторический центр»), создающий уникальные живописные кинополотна из «бомжовой» реальности. С другой, если снятая под документ «Комната Ванды» (фильм был в конкурсе Локарно 14 лет назад) и даже каннский маргинал 2007-го «Молодость на марше» еще могли пройти по ведомству социального кино, «Лошадь» — метафизика в чистом виде, путешествие Вентуры по миру призраков, оборачивающемуся то госпиталем, то лесом, то катакомбами. Мучимый дрожью Паркинсона (и оттого похожий на Носферату, восставшего из ада немецкого экспрессионизма) Вентура потерял память — точнее, потерялся сам во времени и пространстве: старику 19 лет и три месяца, апрельские капитаны вершат революцию гвоздик (в прошлом году это великое событие возникало на локарнской Пьяцца Гранда в «Длинных волнах» Лионеля Байера). На территорию призраков ступают только самые смелые — создатели хорроров и авторы-сновидцы; фильм Кошты неожиданно напоминает о монохромном потустороннем трипе Сокурова «Камень».

Повседневность

Кадр из фильма «Два выстрела»
Кадр из фильма «Два выстрела»

Тоже тема для смельчаков — снимать будни без украшательств, нагло не желая заигрывать со зрителем. Впрочем, аргентинец Мартин Рехтман в конечном счете развлекает: все его фильмы — и попавший в локарнский конкурс дебют 1992 года «Я побрился», и новейшие «Два выстрела» — комедии, пусть и очень медленные, невозмутимые и странноватые. Главный герой нашел в родительском доме пистолет и выпустил две пули в упор — в голову и в живот. При этом остался жив, более того, отделался царапинами. Почему так вышло, не уточняется — мало ли. Дальше все идет своим вялотекущим чередом, только на дискотеки не пускают — металлодетекторы реагируют на застрявшую в теле пулю. Это самый фантастический гэг Рехтмана, прочие, связывающие героев штуки/шутки, не такие нарочитые, но довольно цепкие — как треклятая повседневность.

Униженные и оскорбленные

Кадр из фильма «Убежище»
Кадр из фильма «Убежище»

Хлеб для документалиста. В конкурсе — «Убежище» Фернана Мельгара, выдающегося мастера, практически неизвестного — несмотря на все «Свободные мысли» и «Артдокфесты» — у нас. В предыдущих фильмах он снимал беженцев, ждущих решения по гражданству, нелегальных эмигрантов, ждущих депортации, людей, решившихся на эвтаназию (их тоже можно считать униженными и оскорбленными — не обществом, так болезнью). Не менее важна для него коммуникация между теми, кто находится по разные стороны барьера — самоубийцами и волонтерами, снаряжающими в последний путь, эмигрантами и сотрудниками миграционных служб (из-за чего фильм «Последний полет» вызвал гнев председателя жюри Локарно-2011 Пауло Бранко — мол, нельзя этих тварей, высылающих несчастных изгоев из Швейцарии, показывать так сочувственно). «Убежище» — о ночлежках Лозанны, где в зимнее время за жалкие пять франков бездомные могут обрести приют с кормежкой. Проблема в том, что койко-мест всего 45, а претендентов на них в разы больше, отчего сотрудники ночлежки вынуждены выступать в роли бога, решающего, кого впустить в эту пародию на рай, а кого оставить замерзать. Мельгар работает чисто и честно — он внимателен и не то, чтобы холоден — с сочувствием у него все в порядке, — но не эксплуатирует сентиментальные чувства. Эксплуатация — вообще, дурно; любой, не обязательно революционер, подтвердит.