Никто не может сказать, почему аутистов стало больше. Медики любят объяснять это улучшением качества диагностики: с каждым годом список критериев аутизма растет и уточняется. В результате под диагноз попадает все больше детей. Есть и другая версия, уже не первый год объединяющая родителей аутистов: дело в прививках против кори, свинки и краснухи (MMR). Точнее, не в самих прививках, а в консервантах, содержащих ртуть. С 2001 года американские врачи не пользуются этими веществами. Но даже суд, опровергнув связь между вакциной и болезнью, не остановил самых активных «адвокатов аутизма».

Может быть, медики хотят больше денег на исследование «модной темы»? Или они никак не могут договориться, что именно считать аутизмом? Аутизма действительно становится с каждым годом все больше? Наконец, может быть, это какой-то особенный, «американский» аутизм?

Роман Дименштейн, директор Центра лечебной педагогики:

В России статистики нет. Принципиально. Хотя регулярно выделяются деньги на разные базы данных. Единственное, чем можно руководствоваться, — опытом врачей и педагогов, ведущих первичный прием. Но у нас диагностика только формируется, и часто работает принцип маятника: то аутизма вообще нет, то, наоборот, волна диагнозов. Может, они статью какую-нибудь прочитали, или им план сверху спустили.

О причинах никто не знает. Бывают самые причудливые концепции: например, что аутизм — это результат шизофрении, перенесенной внутриутробно.

Врачи работают по строго описанным критериям диагностики. Однако существует две разных ситуации: есть ранний детский аутизм, а есть нарушения, которые «расползаются» и под которые попадают чуть ли не все так называемые нарушения аутистического спектра. Эти нарушения, как правило, имеют другие причины: болезни, стрессы. И таких пограничных проблем становится все больше. А здоровых людей — все меньше.

Ольга Алексеева: Сейчас моя непосредственная иллюстрация к этой теме сидит передо мной. И хотя он аутист, он все понимает. Моему сыну 19 лет. А когда ему было года 4, мы стали замечать определенные вещи, которые нас стали волновать. Сейчас я уже понимаю, что могла заметить и раньше.

Он играл только сам с собой, все труднее и труднее было общаться с другими детьми. Одна важная вещь, которую замечаешь не сразу: он вообще никого не копировал. Дети ведь в этом возрасте, как обезьянки, всех копируют, всем подражают. Он же не копировал никого, и для того, чтобы что-то понять или выучить, ему нужно было всегда дойти до сути, понять смысл. Сначала мы думали, что он у нас просто такой умный, потом поняли, что это проблема.

И еще одна черта: говорить сын научился очень рано, особенно для мальчика, первое слово сказал в семь месяцев, к полутора годам уже болтал. Но говорил почти без эмоций, а о себе — в третьем лице, называя себя по имени («я» практически не говорил). Какие-то вещи потом прошли не без помощи реабилитационного центра, где он занимался с 6 лет. Другие остались.

Благодаря своему ребенку я приобрела мощные навыки переговоров. Когда ему было 7-8 лет, уговорить его выйти из туалета было труднее, чем уговорить какого-нибудь олигарха дать миллиард.

Хотя диагностика с каждым годом развивается, аутизма, по моим ощущениям, действительно стало больше. И я думаю, что это связано с экологией. В бедных странах болеют болезнями, с которыми мы давно справились: умирают от дизентерии, например. Этими болезнями в Европе болели совсем недавно. А теперь мы болеем болезнями богатого общества. Но очень грязного.

Мы прошли огонь, и воду, и медные трубы. Я бы хотела всему этому научиться не на собственном опыте, а на каких-нибудь курсах, душевно так. Но вот что я теперь могу сказать родителям: во-первых, в России не надо верить врачам, которые говорят, что ничего не получится. И, что бы ни случилось и куда бы вы ни падали, ни в коем случае не отчаиваться. Во-вторых, не обращать внимания на поверхностное. Человек первым делом замечает, чего ребенок не может. Но такие дети очень многое могут, и фиксироваться надо именно на этом. В Америке считают, что аутичных детей надо научить базовым социальным навыкам — и все, задача выполнена. Даже если он гениально считает, как в «Человеке дождя», развивать это не нужно, толку никакого не будет. Но есть и другой подход, в который я свято верю: если вы видите искру, развивайте ее. Они как «маленькие принцы» — каждому из них надо найти свою планету. И в какой-то момент вы поразитесь, какая планета вам откроется.

Особенно это касается детей с синдромом Аспергера, как мой ребенок. Они интеллектуально сохранные, творческие. Сейчас он пишет вторую книжку (первая уже в издательстве). При этом не умеет ходить в магазин и не умеет строить отношения с людьми. Дружить, например.