Сергей Есин:

Я видел Маркеса. Я был в Испании на заседании клуба писателей и смотрел на него как на божество, мне было непонятно, как можно создавать такую литературу и оставаться при этом простым, доступным и открытым человеком. Было удивительно видеть, что он, например, ест вместе со всеми нами за одним общим столом, — ведь божество нематериально...

Свое знакомство с Маркесом я, как и все, начал с чтения «Ста лет одиночества», но мое любимое произведение — «Осень патриарха». Каждый из его романов впечатался в нас настолько сильно, что хочется писать так, как писал он, но это невозможно.

Александр Архангельский:

Я не уверен, что книга может повлиять на жизнь, но она может открыть какие-то горизонты или, наоборот, их закрыть, а уж вследствие этого может и жизнь поменяться. Маркес дал целому поколению язык для описания тех переживаний, которые у этого поколения назрели, но которые не могли быть описаны на языке классической литературы.

Он был грозовым предвестьем той мощной, страшноватой и великой эпохи, свидетелями и участниками которой мы стали потом. Он нас во многом подготовил. Он был больше чем писатель: он не развлекал и даже не просвещал — он брал за руку и клал ее на пульс времени.

Евгений Водолазкин:

Я редко употребляю слово «самый» в отношении каких-либо писателей, но в отношении Маркеса это самое точное слово. Я познакомился с ним в ранней юности и начал, что называется, с верхнего «фа» — я прочитал «Сто лет одиночества» и был совершенно потрясен. А последнее, что я читал из Маркеса, был роман «Хроника одной смерти, объявленной заранее» в новом прекрасном переводе Михаила Мишина.

Я считаю Маркеса одним из своих учителей. Одной из его важных тем было время — что оно делает с человеком, как жить вне времени и со временем. Все мои вещи тоже о времени. Мне всегда казалось, что Маркес будет жить вечно или, по крайней мере, век, о котором он писал. Но он не оказался вечным. Тем не менее он в каком-то смысле подчинил себе время, и уже хотя бы поэтому в присутствии такого человека жить было спокойнее.

Владимир Козлов:

Был 1987 год, мне было 15 лет. Я прочитал «Сто лет одиночества». До этого я ничего подобного не читал. Для меня его творчество было чем-то удивительным, странным, одним из ярчайших читательских впечатлений. Тогда я его для себя условно поставил в ряд авторов особого уровня, ни на кого абсолютно не похожих. Позже я к нему иногда возвращался. Такое совпадение, что сейчас у меня на полке над кроватью лежит его книга «Жить, чтобы рассказывать о жизни». Сегодня я на нее глянул и подумал: «Я начал читать ее, когда он был еще жив, а закончу, когда его уже нет».

Андрей Аствацатуров:

Это невосполнимая утрата не только для латиноамериканской, но и для мировой литературы. Маркес был одним из самых мощных последних классиков XX века. Значимость человека и особенно значимость художника оценивается по степени его влияния. Влияние Маркеса на европейскую литературу и на литературу Америки — как Южной, так и Северной — огромно. Он создал уникальный стиль. Когда мы говорим «магический реализм», мы сразу же имеем в виду Маркеса.

Я познакомился с его текстами в 19 лет, первой книгой была «Полковнику никто не пишет», я был потрясен ее отчаянием и одновременно мощным желанием жить, мощным импульсом, который был в нее заложен. После были «Сто лет одиночества», и я поразился странному, магическому, спиралевидному пониманию истории — даже в переводе чувствовалось все богатство языка и созданного Маркесом мира.

Меня как писателя всегда немножко отталкивал его местный колорит, так сказать. Но как филолог я понимаю, что его фигуру вообще нельзя обсуждать — это огромный, мощный писатель.

Илья Бояшов:

Первый раз я прикоснулся к Маркесу в 1977 году — «Полковнику никто не пишет», но вот где, хоть убей, не помню. То ли это было напечатано в «Иностранной литературе», то ли уже вышло отдельным тиражом.

Маркес оказал на меня огромное влияние, потому что любимый мой жанр — фантастический реализм, основоположником которого были латиноамериканцы и прежде всего, конечно, Маркес. Я уже не говорю о том, какое влияние он на мир оказал. «Сто лет одиночества» и «Осень патриарха» я перечитывал огромное количество раз. Я увидел, как можно смешивать фантастику и реальность.

Эдуард Лимонов:

Маркес умер очень старым, грустить не надо. Естественным образом он возвратился в ту среду, из которой мы приходим в мир, в небытие. Писатель он был эпический, сильный, немножко смахивают его книги на мексиканские сериалы, но ничего… Мир его праху, что называется. Все там будем.