Две небольшие научные работы, которые сегодня будут предложены благосклонному вниманию читателей, с разных сторон подступают к одной и той же проблеме: в чем разница между людьми и не людьми. Вернее, они в очередной раз — в который уже! — доказывают, что там, где мы привыкли проводить эту границу, никакой границы на самом деле нет.

Первая работа, выполненная учеными из швейцарского Антропологического института, посвящена наблюдению за дикими обезьянами, орангутанами. Эти зверюшки общаются друг с другом с помощью весьма нечленораздельных криков. Один из таких криков — довольно продолжительный — издает самец, чтобы проинформировать самок о направлении движении стаи (чтобы девочки не потерялись). Вопя, самец поворачивает голову в том направлении, куда намерен перемещаться. Самки слышат его и подтягиваются в ту же сторону. У половозрелых самцов есть даже специальные выступы с двух сторон морды, фокусирующие направление крика (а у низкоранговых самцов их нет, и самки их не слушаются).

Если мы нарисуем это на бумажке, с учетом направленности крика, мы увидим, что самке очень удобно идти в таком направлении, где громкость увеличивается. В этом случае она будет двигаться не прямо к самцу, а еще и в том направлении, куда ориентирован крик — куда самец намерен перемещаться, то есть девушка сэкономит усилия. Вы наверняка знаете, как глупо бывает на лесной прогулке идти через бурелом на крик своих компаньонов, а потом убедиться, что, пока вы ломились, они уже сдвинулись с места, и в результате вы даете крюка через болото и ломаете ноги в буераках. Так вот, у орангутанов этот момент продуман.

Но не в этом изюминка исследования. Изюминка в том, что самцы издают такой же крик вечером, перед тем как стая остановится на ночлег. И направление этого крика прекрасно коррелирует с тем, куда обезьяны отправятся на следующий день. Это значит, что перед отходом ко сну самец орангутана в сладкой дремоте предается мечтаниям, как завтра с утра наведается во-о-он в ту лощинку за вкусными фруктами. И даже обсуждает это со своими подругами. Это поведение не имеет не больше практического смысла, чем бормотание засыпающего человеческого детеныша о том, как завтра он пойдет с папой в зоопарк смотреть обезьянок.

«Способность планировать будущее за пределами немедленных потребностей», говорят авторы, — черта, которую раньше зоологи считали исключительно человеческой. Я бы поспорил: я давно подозреваю, что мои собаки начинают собираться на дачу примерно за неделю до дня «икс» — но тут речь не о моих догадках, а о твердо установленных научных фактах. И вот теперь твердо установлено, что планы на будущее, надежды на лучшее, вера в светлое «завтра» и т. п. — вся цепочка концепций, ведущая к расцвету потребительского кредитования в постиндустриальных экономиках, — свойственны также и животным.

Впрочем, ученые формулируют выводы осторожно: нужны, говорят, дальнейшие исследования, например, сканирование коры мозга, чтобы подтвердить: когда вы покупаете билеты в Южный Вьетнам на новогодние праздники, у вас в голове происходит ровно такая же ерунда, как у орангутана, рассказывающего своим дамам, как славно они проведут завтрашний день в болотистых лесах Суматры.

Вторая работа — тоже о границах человечности. На этот раз речь о том, в какой момент развития ребенка в нем появляются хоть какие-то человеческие черты. В последнее время довольно много работ (например, эта, и эта, и вот эта) были посвящены тому, что вот, например, способность к сочувствию — куда уж человечнее — наблюдается у вылупившегося из матери эмбриона чуть ли не с первых месяцев жизни. Такие работы неизменно собирали отличную прессу, и неудивительно. С одной стороны, вроде строгая наука, с другой — вызывает у читателя умиление.

И вот нате. Два шведских циника поставили эксперимент над детьми, ставящий под сомнение их благородную способность к сопереживанию. Перед детишками разворачивалась история, в которой главный герой целенаправленно двигался слева направо, но вдруг перед ним возникал барьер. Герой не мог завершить свой путь. И тогда ребенок тянул ручонку и переправлял героя через барьер. Проблема в том, что герой имел форму шара и никоим образом не проявлял сходства с человеческим существом.

Авторы, конечно, допускают, что позорная сентиментальность как-то просочилась и сюда, но они допускают и альтернативное объяснение — non-sympathy-based priming mechanism. Другими словами, бессмысленного младенца просто раздражает, что некий процесс никак не достигает цели. И ребенок не выдерживает, подталкивает ситуацию к разрешению. Никакое это не сострадание, а тупая иррациональная обсессия-компульсия, вроде той, что побуждает нас задвигать перед сном до упора все выдвижные ящики комода.

То есть, если вы хотите найти в детях что-то человеческое, вы, конечно, не отчаивайтесь, но поищите в другом месте.

Будет очень жаль, если эти научные результаты кого-то разочаруют, подтолкнут к нигилистическим выводам типа «Люди — те же животные», или «Дети — просто нейронные роботы, движимые примитивными инстинктами», или «Все мы — биологические машины, лишь тешащие себя сказками о свободе воли». Причина этих глупостей, как мне кажется, в навязчивом желании людей непременно провести границы: это живое, а это нет, это механизм, а это мыслящая монада, это человек, а это просто похожая на него обезьяна.

Мне очень нравится объяснение этой общечеловеческой заморочки, предложенное замечательным биологом-популяризатром Александром Марковым. Он начинает свой пример с речного рака. Рак не бог весть как умен, но знает, что если на него, мирно лежащего на дне, надвигается тень — это, скорее всего, хищник. Тут есть два варианта поведения: замереть, чтобы хищник не заметил, или быстро отгрести хвостом и удрать. Выбор зависит от того, насколько быстро надвигается тень, то есть имеет ли смысл бежать, или уже бесполезно. Эти опыты легко воспроизводятся в неволе, в ванной, а тень можно сделать с помощью картонки.

За выбор, похоже, отвечает один-единственный нейрон. Он суммирует все сигналы от рачьих органов чувств, и дает на выходе двоичный сигнал: да или нет. Ноль или единица. Бежать или замереть.

Так вот, говорит Марков: если бы вы завели с раком ученую беседу о классификации хищников, он, скорее всего, сказал бы вам, что эта классификация очень проста и очевидна. Хищников бывает два типа: быстрый и медленный. Перепутать их немыслимо.

А причина рачьего заблуждения в том, что у рака этим заведует единственный нейрон, который может выдать только «0» или «1» и никогда — промежуточный результат. К реальным свойствам хищников рачье видение мира имеет опосредованное отношение (хоть отчасти и отражает реальность).

Видимо, все попытки людей классифицировать то или это — ровно такой же артефакт механизма нашего мышления. Просто наши нейроны так устроены, что выдают ответ в двоичном коде. И чем меньше нейронов в голове, тем яснее границы между человеком и животным, добром и злом, русскими и нерусскими, верующими и атеистами, либерализмом и черносотенством.

Тут, конечно, возникает огромный соблазн классифицировать людей на тех, у кого нейронов слишком мало (и оттого они склонны к бинарному восприятию реальности), и по-настоящему умных людей, способны видеть оттенки и нюансы — вроде нас с вами. Но в этом месте мы и остановимся, дабы ни в чем не уподобляться речному раку.