Художник Дмитрий Врубель эмигрировал в Берлин в 2010 году, но не перестал активно реагировать на происходящие в России политические события. В Германии, где он в 1990-м создал «Братский поцелуй», он заразился идеями «белоленточного движения» и на протяжении 2011–2012-го с невероятным энтузиазмом поддерживал российскую оппозицию — выходил к Бранденбургским воротам в защиту политзаключенных, чуть ли не каждую новость о задержании или избиении московских активистов сопровождал авторской зарисовкой (которую затем публиковал у себя в фейсбуке), принимал в гостях Ольгу Романову и провозглашал Петра Верзилова (мужа Нади Толоконниковой) секс-символом протеста, а затем в своем ЖЖ призывал всех деятелей современного искусства объявит тотальный бойкот, до тех пор пока в России не восторжествует справедливость.

Но в этом году Врубеля словно подменили: омоновцев с дубинками он больше не рисует, на митингах не появляется, а из ЖЖ и вообще удалился. Вместо этого художник занялся семейным бизнесом: в местном арт-комплексе Kultur Brauerei (который по концепции и атмосфере напоминает наш московский «Винзавод») он собирается открыть мастерскую, где за небольшие деньги будет рисовать портреты всех желающих. Теперь герои его работ — не Путин с Ходорковским, а простые туристы, для которых, по задумке Врубеля, посещение его мастерской войдет в список must-do в Берлине.

«Новая берлинская достопримечательность» (как называет ее Врубель) будет находиться в одном из пространств Kultur Brauerei — «Панда-театре», в котором с 2007 года по инициативе поэта и активиста Александра Дельфинова проводятся культурно-образовательные вечера для «русских немцев». Мастерская еще не открылась, но помещение театра уже от пола до потолка увешано работами Врубеля, а над барной стойкой с улыбчивым русскоговорящим барменом гордо висит копия «Поцелуя».

«Отсюда начинает свой маршрут туристическая экскурсия Berlin on bike, — объясняет Врубель. — В день отъезжает от трехсот до полутора тысяч человек. И мы хотим, чтобы маршрут Berlin on bike начинался от мастерской Врубеля и Тимофеевой. Всех экскурсантов сперва заводят сюда, мы им рассказываем об истории Берлинской стены, после чего, как пляжные фотографы, фотографируем. Они отправляются на двух-трехчасовую экскурсию, а по приезде получают свои портреты.

Идея с точки зрения арта ужасная: известные художники становятся арбатскими ребятами. Но я считаю, что именно в этом и есть суть художника — он сидит и рисует людей по фотографиям. Такого примера в мире искусства еще не было, чтобы художник взял и встал на туристическую тропу».

СЭто точно. В основном художники ориентируются на галереи, известных кураторов и коллекционеров.

Сегодня единственная возможность успешного существования в мире современного искусства — создание сверхдорогих работ для сверхбогатых людей. Если 10 лет назад современное искусство представлялось неким тестом на интеллектуальность: понимаешь — значит умный, то сейчас слово «умный» сменилось на «богатый». Символом современного искусства стала Венеция, куда на время Биеннале съезжается определенная тусовка. Замечательно, что эта тусовка есть, что богатые люди обслужены. Но что делать остальным? Кто тоже умный, но у кого нет таких денег? И тут мы приходим и говорим: «Ни фига, есть и доступные вещи!»

СИ сколько будет стоить портрет от Врубеля?

Нижняя планка — 20 евро. Мы это проверили опытным путем: у нас была группа английских футболистов — десять человек от 20 до 80 лет. Мы договорились, что нарисуем их портреты бесплатно. Когда они вернулись с экскурсии, у нас было готово шесть портретов. Я у них спросил: «Сколько, вы думаете, это должно стоить? Если будет стоить 20 евро, нормально?» И люди, с которыми мы договаривались, что все будет бесплатно, молча вынули по 20 евро.

Если применять слово «арт-бизнес», то это в чистом виде арт-бизнес. У современного искусства очень запутанное ценообразование. Не все понимают, почему это стоит так дорого. А здесь все понятно, все прозрачно.

СРаньше вы говорили, что занимаетесь исключительно политическими искусством. А здесь нет никакой политики.

Это абсолютно политический жест. Он полностью перпендикулярен всему тому, что сейчас происходит в мире современного искусства.

В России политическое искусство не понимает большинство людей — многих оно раздражает. И это связано с общим бескультурьем и безграмотностью. Это работает среди ста человек, а все остальные от этого отгораживаются, смотрят телевизор и котиков в интернете. Десять человек говорят «молодец», а 10 тысяч тебя поливают грязью.

В Перми вон закрывают выставки. Я не очень понимаю, зачем делать вещи, зная, что их точно запретят. А запрещают все это какие-то ублюдки. У них даже нет аргументов.

Почему я ушел из ЖЖ? В середине процесса над Pussy Riot я написал: «Давайте объявим бойкот». И получил 700 комментов со словами «И правильно», «Иди в жопу», «Мы ждем не дождемся, когда вы уйдете». Ни одного слова поддержки не было. Сплошное поливание грязью. Я 30 лет при советской власти прожил, где меня за то, чем я занимался в школе, а потом на работе, всегда называли сумасшедшим, идиотом, антисоветчиком. Марат как-то все это выдерживает. Его это тонизирует и укрепляет.

СПомните, когда мы говорили в прошлом году, все ваши идеи и проекты были связаны с протестным движением?

С того времени, как мы с вами встречались, очень многое изменилось. Год назад была еще небольшая надежда на то, что что-то изменится. Теперь нет такой надежды — во власти «мудаки и суки», и точка. И я не вижу здесь никакой возможности для коммуникации. Если бы у них еще была хоть какая-то идеология. У коммунистов был коммунизм, а нацистов — нацизм, а у этих — бабки. На это не интересно реагировать. Те хоть в истории останутся, а этих и не вспомнит никто.

К тому же сейчас я живу здесь, в Берлине, и нам надо ориентироваться на европейцев. А русская тема никого не интересует, она не является интернациональной или коммуникативной. Социально-политические темы здесь не являются языком искусства. Потому что политикой занимаются политики, а социальными вещами занимаются социальные работники. В России, если ты не занимаешься политическим искусством, это уже конформизм, Шилов какой-то. Здесь такого нет.

Художник — человек, который, в отличие от чиновника, делает то, что он хочет. Так что сейчас мы делаем то, что хотим. Я думаю, это станет большим вкладом в историю искусств.

СРусские активисты, живущие в Германии, тоже, похоже, охладели к протестному движению?

Абсолютно. Опять-таки, а против чего протестовать? Те люди, которые в России не особо выступают против Путина, живут нормально. Никого пока на улицах не хватают. 90% народа все равно за Путина. Без всякого принуждения, без концлагерей. Да и лидеры оппозиции между собой тоже в очень сложных отношениях.

В плане протеста я перешел на фейсбук. Там я очень активен, постоянно за что-то агитирую. У меня очень разнообразные френды: с одной стороны, Навальный, а с другой — Тимакова. И все меня читают, все нормально. Инструменты же разные могут быть, что-то можно делать искусством, а что-то — текстом.

Но с недавних пор я начал банить некоторых знакомых из культурно-оппозиционной среды. Часть из них становится антисемитами, часть — гомофобами, часть, как Кирилл Медведев, пишут: «Я за красный террор». Непонятно, чем они тогда от Путина отличаются. И читать это стыдно.

ССложно быть иммигрантом в Германии?

Я 50 лет прожил в России. 30 из них — в СССР, при Хрущеве и Черненко. Полный срок, как говорится, отмотал. Пожили, и хорошо, а теперь можно и что-то другое посмотреть.

Берлин — очень интернациональный город. Здесь нет понятия иммигранта. Но скоро мы идем за продлением ауфенхальта (разрешение на проживание в Германии). Я не знаю, что нам скажут — спокойно могут сказать, что мы здесь больше не нужны. Ведомству по делам иностранцев на «Братский поцелуй» наплевать, им нужен отчет по налогам. Но я хочу жить именно в этой стране, с такими законами. Именно такая страна мне нравится.

Нас с детства приучали к тому, что родина — это там, где всегда все плохо. Но ее надо терпеть и любить. Это же абсурд! Мне здесь хорошо. Я всех люблю, и меня все любят. Я очень переживаю за ситуацию в России, но для себя я решил, что мне нравится жить так. Если мне ауфенхальт не продлят и скажут возвращаться обратно, там я, может, и продолжу заниматься политическим искусством.

ССейчас с появлением открытой мастерской начинается абсолютной новый этап в вашей карьере. Страшно?

Страшно, неприятно, жутко. Неделю назад к нам зашел какой-то русский, рассказал, что раньше в этом театре выступал. Спросил у меня: «А вы кто?» Я говорю: «Художник».

— «А это что, вы нарисовали? Ну, вам, значит, уже и умереть можно». Я вот уже, так сказать, умер, а сейчас заново рождаюсь. Это грустно. Но нужно меняться и двигаться дальше.

СОт вас все ждут провокационных работ.

Сейчас мы делаем эти картинки по 20 евро — ничего провокационнее не придумаешь. Коллеги начинают плеваться: «Это же какое падение!» Замечательно. Когда тебе говорят: «Ты полное дерьмо», — это бодрит. Так что драйва нам и так хватает. Мы все равно делаем то, что не вписывается в общий контекст, и есть куча людей, которые нас презирают за это. Говорят: «Теперь никаких галерейных цен не будет, теперь твоя цена — 20 евро». Ну и что поделать, 20 евро — тоже деньги.С