«Чего ты хочешь — в армию хочешь? — «Не знаю. Ничего я не хочу». Армия светит 17-летнему Шуне, Валере Шумакову, военком недвусмысленно намекает на взятку, мать в тревоге — денег взять негде. Но «Десятка» — драма не социальная, а экзистенциальная; приближающаяся  с каждым новым днем угроза армии — условность, формальная мотивировка смятения, необъяснимого в принципе. И в заглавии — не сумма взятки или срок, который светит за «отъебашить наглухо», а номер, под которым Шуня играл в футбол: «Сначала восьмерка, потом — десятка. Все хотели десятку, как у Аршавина, поэтому, когда попали в спорт-интернат, бросили жребий. Десятка досталась мне». Цитировать звучащие достовернее любого вербатима фразы Козлова — удовольствие; текст может быть нежен, может быть жесток, может — смешон без искусственного комикования; вот гопари обсуждают: «Мне Путин нравится — реально крутой мужик, и баба его эта, гимнастка, как ее, Кабаева», — ни один стэндапер так не напишет и не произнесет. Но в данном случае упиваться текстом — не справедливо по отношению к фильму. В бытовой, лишенной жанровых манков картине – идеальный саспенс; режиссер — дилетант и дебютант — владеет даром избранных гениев: наполнить тревогой самый будничный кадр, создать саспенс из быта.

Действие одноименной повести Козлов перенес из 1990-го в наше время: по прозаическим причинам  реконструировать недавнее прошлое без бюджета невозможно. Вынужденный шаг сработал на пользу: на экране — вневременной образ глобального экс-советского пространства, с ржавыми трамваями, бетонным гигантизмом аббревиатуры «СПТУ», убожеством малогабаритных квартир и неизменным Доктором Албарном, поющим про свою жизнь на MTV. Этот клип на телеэкране заменяет сцену секса — ход  эффектный и удивительно правильный, работающий на физиологическом, иррациональном уровне.

В одном из эпизодов Шуня с подругой оказываются в театре — не каком-нибудь старорежимном, во вполне актуальном: на сцене «как бы» «Кислород» Ивана Вырыпаева (оригинал немного переиначен, но моментально узнаваем). С ним «Десятка» вступает в эстетическую полемику. Это тоже отражение десятки заповедей, включая самую популярную — «не убий», или, если хотите, перифраз «Преступления и наказания», но без рефлексий, с подчеркнуто нейтральной интонацией — точный визуальный аналог прозы Козлова, лишенной всяческой «литературности», но пробирающей до костей, мурашек и слез.