Гей-парад в Стокгольме. Водка, матрешка и депутат Milonoff
— Когда я поняла, что мой сын гей, я заплакала. Это было сложно принять. Да, когда он привел домой Александра и сказал, что любит его, я не смогла сдержать слез, я ведь самая обычная женщина.
— И что вы сделали потом?
Тишина в зале. Внимание, вопрос. Что же сделала несчастная, заплаканная мать? Позвонила в полицию? Ударила сына скалкой? Потащила его в церковь? Напилась с подругами?
— Я поплакала немного и пошла к психологу. Я поняла, что не должна калечить жизнь своего ребенка.
Что?! Немыслимо. Впрочем, постойте, это не Россия, это Швеция, и дама не простая, а руководительница организации Proud Parents — родители гомосексуальных детей. Такие взгляды еще не правило. Но уже тенденция. Старшее поколение осознает собственную патриархальность как излечимую патологию, как немножко постыдную аберрацию мышления. Про молодых и говорить нечего.
Proud Parents стали последней каплей. Нас была дюжина — прогрессивные журналисты из всяческих Албаний и Россий, и когда гей-парад закончился, нас, восторженных варваров, спросили: ну как?
В вопросе не было подвоха. Только искреннее любопытство. И капелька самодовольства.
Наверно, надо было ответить, что всякий карнавал есть демонстрация изобилия — не продуктового, так правового. И что права и продукты изобилуют не там, где о них витийствуют, а там где их могут себе позволить — например, в стране прогрессивного налогообложения, победившей социал-демократии и побежденной нищеты. Наверное, надо было сказать всем этим безупречно вежливым и чуточку самодовольным шведам, что поразил меня вовсе не гей-парад, а другие характерные признаки welfare state — дансинг для пенсионеров, велосипедные дорожки повсюду и толпы счастливых детей-инвалидов на улицах Стокгольма.
Но меня спросили про гей-парад, и я ответил про гей-парад: спасибо, ребята, было отлично. Пришлось рассказать, как подобные мероприятия проходят в Петербурге: два участника, десять зевак, пятьдесят журналистов, двести полицейских.
Услышав названия «Петербург» и «Россия», шведы грустно подымали брови и вежливо покашливали. Нет, про водку и матрешку никто не вспоминал, кругом были сплошь приличные люди. «Ага, Россия (вежливое покашливание)... Петербург (движение бровей)... У вас еще есть такой депутат-гомофоб Milonoff...»
О да, Виталий Милонов может радоваться. Вряд ли его выберут еще раз — уж больно загажены дворы в нашем с Милоновым муниципальном округе «Дачное», — зато место в европейской истории он уже занял. Мелким шрифтом точно будет упомянут. Во всяком случае, в Стокгольме на плакатах и растяжках я имя Милонова встречал несколько раз — не читаю по-шведски, но выглядело матерно. Спасибо вам, Виталий Валентиныч, за новые ощущения: я впервые в жизни пережил чувство острого национального стыда.
Дело ведь не в голубых и не в розовых, а в национальном брендинге. Первый его закон — не почивать на лаврах. «АББА», Нобелевская премия, Астрид Линдгрен — это шведское прошлое. Современная Швеция — это дешевая мебель и права человека. Даже распоследний невежда слышал, что в Швеции «Икея», разврат и гомосятина. Ну хорошо, «Икея» и разврат. А какой бренд может предложить миру современная Россия? Milonoff. Это даже не Smirnoff и далеко не Kalashnikoff.
А ведь мы с этим Milonoff однажды встречались — в винном магазине, где все однажды встречаются. Ну, или это был человек, до смерти похожий на депутата. Я пришел за водкой, да и у него в корзинке что-то звякало. Он ругался с кассиршей, кричал, что важный человек, и требовал пропустить вперед.
Я смотрел на этого толстого, наглого, нервного мужчину и думал, что просто ему завидую. Еще бы: европейская слава и алкоголь без очереди.