Фото: Вита Буйвид
Фото: Вита Буйвид

Я как-то не пересекался в своей жизни с таким громким делом, как подвиг. Может, потому что у меня, воспитанного не только семьей, но и советской пропагандой, был слишком высокий счет к этому слову: Мересьев, Космодемьянская, Матросов, Гастелло, Стаханов... Были в моем детстве и неоднозначные подвиги. Например, поступок Павлика Морозова, заложившего родных, у меня вызывал полное непонимание. Еще до всех перестроек и открытой прессы. Я вспоминал своих старших родственников и ярко, до крошечных деталей представлял, что бы они со мной сделали, повтори я этот подвиг. Думаю, мой конец был бы скорее недолгих мучений Морозова, причем без всяких шансов на увековечивание.

Мне почему-то кажется, что моему соотечественнику, родившемуся в девяностые годы, все перечисленные фамилии мало что скажут. Подвиги этих людей, иногда мнимые, но в абсолютном большинстве своем самые что ни на есть настоящие, остались для нынешних молодых в той неизвестной стране, о которой иногда вспоминают их родители и дедушки. 

Они остались в великих фильмах, снятых на черно-белую пленку и совсем не в 3D, в текстах великих песен, когда-то эксгумированных федеральным телеканалом, чтобы в многочисленных караоке нашей страны, выпив лишнего, молодые девушки и мальчики голосисто и не очень выводили красиво звучащую, но плохо понятную им по сути строчку: «Светилась, падая, ракета…» И все это, наверное, нормально, но в моей юности я и представить не мог, чтобы эту и подобные ей песни орали в микрофон подвыпившие малолетки. В моей юности их пели за празднично накрытыми столами взрослые люди со строгими лицами. По мере пения их глаза становились влажными, а голоса хриплыми. Единственное, что объединяло их с нынешними исполнителями, — они тоже были не сильно трезвыми. Но тогда сочетание песен и состояния души выглядело органичным. А сегодня — неуместным.

Мы, родившиеся в шестидесятые и семидесятые годы прошлого века, не заставшие великой и страшной войны, застали участников того самого подвига, о котором снимали фильмы, слагали стихи и писали песни. Этот подвиг был для нас не сухим абзацем в учебнике истории. Этот подвиг жил в моем доме, приходил в гости к родителям, играл на аккордеоне по вечерам на скамейке у подъезда в окружении своих сверстников с медалями и орденами на блузках и пиджаках. Он был зримым, этот подвиг. Сам факт моего существования делал это подвиг безусловным.

Любая власть — тоталитарная или самая демократическая — желает присвоить себе подвиг. Ведь подвиг возвышает власть в глазах людей, делает ее легитимной по сути, раз из-за нее идут на жертвы.  Советская власть не была исключением. Решительно попрощавшись со всем славным, что было до Октябрьского переворота в жизни великой империи, взяв оттуда не более десятка событий, которыми позволялось гордиться, новая власть занялась созданием новейшей хронологии подвигов, которые при ближайшем рассмотрении сильно тускнели.

Фото: Василий Щемляев/Фотосоюз
Фото: Василий Щемляев/Фотосоюз

Гражданская война не могла быть признана безусловным подвигом в силу самого названия: какой же это подвиг, когда брат на брата, сын на отца. Коллективизация? Но куда деть миллионы погибших от голода? Сотни тысяч политзаключенных до кровавых хрипов, до дистрофии и смерти возводили электростанции и рыли каналы. Это не отменяет нечеловеческих усилий остального населения страны, но осадок, согласитесь, некоторый остается. Так что с индустриализацией и послевоенным строительством у власти было тоже не все ладно.

Вот космическая программа — это был подвиг. Всего через двенадцать лет после разрушительной войны создать трансконтинентальную ракету и заставить всю планету выучить новое слово «спутник» — это было настоящим подвигом. Подвигом народа, который недоедал, ходил в обносках, но космос покорил. Кто-то может спросить: а нужен ли был космос такой ценой? Но это уже так, вопрос для обсуждения.

Полностью колонку читайте тут.