У меня порог брезгливости значительно понижен по сравнению с окружающими, по крайней мере в гастрономическом смысле. Мне доступна радость открытий, от которых мои компаньоны по походам на рынки и в рестораны в лучшем случае брезгливо морщатся. Обнаружив на задворках вокзала Кингс-Кросс сычуаньскую забегаловку без вывески, в которую нас поначалу даже не хотели пускать, я первым делом заказал суп из свиных кишок (объедение), в результате чего рядом со мной освободилось два места. На Кингсленд-роуд есть целый ряд вьетнамских кафе, и в одном из них я обнаружил истинную пищу богов: лягушачьи лапки в кляре. Я тут же выяснил у хозяев, где они берут сырые, и хочу сделать с ними желтое карри. Меня не испугаешь ни змеей в бутылке, ни пастой из тухлых креветок, а чтение разнообразных списков «самой отвратительной еды в мире» вызывает у меня лишь жгучий исследовательский интерес и соответствующий аппетит.

В глубинах восточного округа Хэкни, среди унылых промзон и муниципальных многоэтажек, находится Бродвей-маркет. Там каждые выходные собирается вся прогрессивная молодежь восточного Лондона — клетчатые рубашки, очки без диоптрий, пленочные фотоаппараты, велосипеды — и расслабленно тусуется взад-вперед по этому Бродвею, складывая в холщовые сумки (пластиковые пакеты — страшный моветон!) органический свекольный сок и багеты. И в самом дальнем конце Бродвея стоит магазинчик, который был тут задолго до всяких хипстеров и даже их бабушек-дедушек — с 1900 года, если верить вывеске. Выглядит он сущим анахронизмом среди модных кафе: серо-желтые кафельные стены, на которых криво висит выцветшая реклама чего-то уже давно несуществующего, древние часы, колченогие столы. Да и продавец за прилавком выглядит так, как будто его не меняли с самой Бурской войны. Собственно, это обычная столовая для рабочего класса, pie and mash shop. Про них пишут во всех путеводителях, ведь это такая же лондонская классика, как черные такси или красные телефонные будки. Но мало кто из туристов туда заглядывает — уж больно непрезентабельно, да и находятся они вдалеке от протоптанных дорожек.

Но среди местных эти pie and mash shops пользуются умеренной культовостью. Никакого рабочего класса в Лондоне давно нет, белые воротнички питаются сэндвичами из сетевых закусочных типа Pret A Manger или модными салатами из ростков сои из Waitrose, а сидящие на пособии по безработице люмпены — холестериновыми бомбами в виде куриных ляжек из бесконечных клонов KFC. Поэтому для представителей среднего класса поход в пирожатню (как еще перевести на русский pie shop?) — это что-то вроде московского богемного бухалова во «Втором дыхании» или чебуречной на Солянке, символический жест единения интеллигенции с народом. Пунктов в меню во всех этих заведениях ровно три: мясной пирог, пюре c подливой на гарнир и холодец из угря, jellied eels. Последнее — это и есть самая главная лондонская гастрономическая классика, круче всяких фиш-энд-чипс. Вот сколько ты ни проживи, пой «Боже, храни королеву» и «Правь, Британия», обойди хоть все пабы, наизусть выучи расписания всех ночных автобусов из центра — если не ел угрей, то никакой ты не лондонец.И вот как-то раз, проходя мимо Бродвея, я решил потерять девственность. Зашел в эту лавку и так небрежно, с видом знатока, говорю — дескать, а подайте-ка мне ваших угрей. «А вам как — холодных или горячих?» — спрашивает продавец. Вопрос тут же сбил с меня остатки уверенности: они что, оказывается, разные бывают? Ну ладно, попробую сначала холодных. И вот он мне протягивает картонный стаканчик, а в нем какая-то серая желеобразная масса, из которой торчат куски — не то кости, не то хрящи, чешуя, сгустки чего-то... Я, чтоб не ударить в грязь лицом перед иностранцем, как Лавуазьян в «Золотом теленке», решительно сунул в рот полную ложку — и чуть не сблевал. На вкус это было еще хуже, чем выглядело. Ни шикарных копченых угрей в хельсинкском порту, ни аккуратный русский холодец с петрушечкой да хренком это не напоминало даже отдаленно. Истинная гармония мерзости — и вид, и запах, и вкус, и консистенция. Стараясь не подавать виду, я вышел бочком из магазина, тут же метнул стакан в урну, побежал в ближайший паб и залпом выпил две порции вискаря, чтобы отбить противный привкус и мысль о том, что ЭТО, оказывается, кто-то ест еще и в горячем виде. В моей гастрономической отваге обнаружилась зияющая брешь.

Может, угри — это не обряд инициации, как я думал, а приобретенный вкус, как исландская тухлая акула хакарль, какие-нибудь квашеные утиные зародыши с Филиппин или копальхем, гнилая лосятина из рассказов Ломачинского? Если ты не ел их с детства, то нечего и пытаться притворяться, что они тебе нравятся. А может, полусъедобная гадость — это и есть истинная британскость, недоступная чужакам вроде меня, последний рубеж кулинарного патриотизма? Некоторое время назад островитяне чуть ли не гордились отвратностью национальной кухни, но это все уже давно огламурено и адаптировано под туристические вкусы. Звездные повара типа Хестона Блюменталя из простой как два пенни картошки с рыбой делают высокую кухню (фиш-энд-чипс по тому же Блюменталю делается часов шесть, с промежуточной заморозкой полуготовой картошки). Но вся суть холодца из угрей — именно в его брутальности, отталкивающей чужака. И это выше моих сил. Видимо, не бывать мне настоящим лондонцем.