Юлия Загачин давно рассказывала, что хочет издавать жесткие и правдивые книжки для детей и подростков. О настоящей жизни, которой живут наши дети в школе, в городе и в семье — о дедовщине, о коррумпированных сообществах, о тяжело больных братьях и сестрах. Скорее всего, без «хэппи-энда», но с реальными проблемами.

Наконец. «Розовый жираф» готов издать первую порцию. Три книжки выйдут совсем скоро — «Ямы» Луиса Сашара, «Шоколадная война» Роберта Кормье и «С кем бы побегать» Давида Гроссмана. Одна про мальчика, который по недоразумению попал в исправительный лагерь, другая про ученика, который решил восстать против школьной дедовщины, третья — про уличную жизнь подростков в Иерусалиме. Параллельно «Розовый жираф» выбирает книгу, в которой затронута тема серьезной болезни или смерти в семье.

Таких честных историй, рассказывает Юлия, на русском языке удивительно мало. Иногда появляются книжки о разводе родителей или о гомосексуалах. Но в России не принято читать о предельных ситуациях, когда нужно понять, кто ты, и выбрать, как поступить — особенно, если ни один вариант не принесет главному герою очевидных дивидендов. «Я считаю, что такие книжки должны быть», — говорит Юлия, и обещает, что больше всего поразит «Шоколадная война»: «Поверить в эту историю очень легко. Там нет ничего такого, чего не могло бы произойти с любым ребенком в любой школе». Эта история, по ее словам, нарушает стереотипы по поводу книжек вообще и особенно по поводу книжек для детей — в них вроде как должна быть мораль, хэппи-энд или хотя бы какая-то надежда. «Сначала ты думаешь, что не надо рыпаться — все равно ничего не изменишь. И ведь это правда, и ребенку надо знать, что иногда так и бывает. Но потом ты думаешь: а может герой все-таки не зря рыпался?»

Эти книжки очень неудобные — в «Розовом жирафе» их сравнивают с гвоздями, которые торчат, или с занозами, которые саднят всю жизнь, даже если ты прочитал их в детстве.

А моя дочь рыдает над каждой обиженной птичкой и поэтому тоннами глотает фэнтези — там драконы, волшебство и никакой ответственности. Меня это мучает: запрет не кажется выходом, но хочется, чтобы читала «настоящее». Мне и самой уже хочется почитать «Шоколадную войну». Но я не представляю, как сделать так, чтобы дочь ее прочитала, если там добро не побеждает, а то его и вовсе нет. «Я бы не переживала, — говорит Юлия. — Все взрослеют в разное время. И вообще не существует книжек, которые обязательно надо прочитать».

Если жестких подростковых книжек нет на русском рынке, не значит ли это, что русские родители не готовы их покупать? У нас даже про секс только недавно начали приобретать детские объяснялки, что уж там о болезнях и дедовщине говорить.

Никто не знает, как будет продаваться книжка. Но издавать «только для коммерции» у «Жирафа» не получается, говорит Загачин: «Удивительная история: как только мы решаем, что надо сделать книгу, потому что она очевидно будет коммерчески успешной, хотя нам самим она не нравится, эта книга тут же проваливается. А все книги, которые нравились нам, но которые, как нам казалось, придется просто раздаривать, моментально улетают с полок книжных магазинов. Вот мы и зареклись: будем издавать только то, что нравится».

Спрашиваю, зачем их вообще издавать, если то же фэнтези приносит гарантированные деньги, а «честные» книжки может и изменят мир, но еще неизвестно, каких они потребуют издательских усилий. Юлия извиняется, но на вопрос ответить не может: «У меня было много разных финансовых проектов. Я много раз зарабатывала и несколько раз теряла на них деньги. Могу сказать, что издательство — это далеко не самые легкие деньги. Но я ни разу не задалась вопросом, зачем я это делаю. Просто книги издавать надо, и это приятно. Деньги я на этом проекте точно не потеряю». Говорит, что если десять тысяч детей прочитают книжку и подумают о чем-то — «о дедовщине, о людях, которые не такие, как мы, о том, как наша судьба хрупка и как все может измениться в любую минуту», — будет считать, что свою миссию выполнила.