Выставка разделена на шесть залов, рассматривающих разные типы отношений человечества с грязью и ее отсутствием. За образец чистоты в зале «Дом» берется Голландия XVII века. На изразцах из Дельфта и полотнах Питера де Хоха все бесконечно скребут, драят, полощут и метут. Опрятность возводится в культ, а грязь ассоциируется с грехом.

В случае с Лондоном городская гигиена оказалась вопросом политической воли одного-единственного человека. В расцвет викторианской эпохи 200 тысяч выгребных ям опорожнялись прямо в Темзу, что привело к Великому зловонию 1868 года, когда шторы в Палате общин пришлось вымачивать в растворе хлорида кальция, чтобы нестерпимая вонь не мешала депутатам заседать. Поэтому истинным народным героем в британской столице считается не Черчилль и не Леннон, а скромный инженер Джозеф Базальгетт. Он не просто реформировал систему городских коммуникаций, предотвратив эпидемию холеры, — трубы, заложенные при нем, исправно служат до сих пор, несмотря на то что численность населения выросла почти на порядок.

У всех путешественников в Индии первое и самое сильное впечатление оставляет запах: миллионов немытых тел, испражнений, гниющего мусора и так далее. Зал «Общество» пытается разобраться с этой проблемой — то ли дело просто в перенаселении, то ли в неэффективности муниципального управления (проблема в принципе поправимая, как показывает пример одного отдельно взятого района Калькутты, где действуют вполне приличные общественные туалеты), то ли в пережитках кастовой системы. Последнюю попытался упразднить в индийской конституции 1950 года юрист и политик Бхимрао Рамджи Амбедкар родом из неприкасаемых. Судя по экспозиции, это ему не очень удалось — выгребные ямы до сих пор вручную вычищают представители той самой касты.

Но первая попытка наведения чистоты в мировом масштабе, по мнению организаторов выставки, принадлежит Германии. Зал «Музей» посвящен дрезденской Всемирной выставке гигиены 1911 года, в которой участвовали 30 стран. Для нее было построено аж 100 павильонов, которые за полгода посетили 5 миллионов человек. Немцы к гигиене подходили сугубо утилитарно: тело — это машина, которую можно и нужно изучать и налаживать, и при должном уходе она будет исправно служить хоть сто лет на славу великой германской империи. Но веймарское просвещение быстро заканчивается, при Геббельсе начинается политизация чистоты: на плакатах евреи предстают в виде грибов, вшей и бактерий.

Фото: www.wellcomecollection.org
Фото: www.wellcomecollection.org

К теме городского порядка как заслуги одного человека возвращается последний зал, посвященный Нью-Йорку. В конце XIX века в роли «апостола чистоты» выступил полковник Джордж Уоринг, по приказу которого было осушено болото, на месте которого сейчас находится Центральный парк, а улицы были расчищены от гор мусора и конского навоза. А уже в наше время расчистка гигантской свалки на Стейтен-айленд, высотой достигавшей факела Статуи Свободы, началась лишь благодаря титаническим усилиям нескольких активистов-экологов.

Пройдя по всем залам, я понял, чего там не хватало: физиологичности. Что довольно странно, потому что лондонские музеи обычно стараются представить свои экспонаты максимально объемно в чувственном смысле: можно и посмотреть, и послушать, и потрогать, а кое-где даже понюхать, как в Музее науки. Тут же все как-то слишком стерильно, отстраненно, лишено контекста, как писсуар Марселя Дюшана. Отвращения не вызывают даже пять черно-серых плит из прессованного содержимого делийских уборных (я специально наклонился и провел обонятельную экспертизу: едва заметные нотки мускуса, больше ничего — хорошо выветрили и высушили) и фотографии золотарей, возящихся по плечи в бурой жиже. А ведь отвращение — это одна из самых важных защитных реакций организма, которая в большей степени и определяет взаимоотношения человечества с собственными отходами.

Тем не менее большинство посетителей на выходе немедленно бросались в туалет ожесточенно мыть руки.

Выставка идет до 31 августа.