Ларьки и палатки, как выяснилось, усугубляют московские пробки. Именно по этой причине их в начале ноября начали сносить — якобы по указанию мэра Сергея Собянина. И хотя это было, как оказалось, недоразумение, сага с ларьками еще далеко не закончилась. В СМИ появляются сообщения, что после Нового года снос возобновится.

Причина борьбы с ларьками сейчас найдена новая, но ларьки городским властям реально не нравятся. Они не вяжутся с образом современного, чистого, функционального города. Периодически их сносят, переносят, модернизируют — словом, с ними борются.

Это довольно старая штука. Московские градоначальники — а до них генсеки ЦК КПСС, которые были реальными хозяевами города — всегда хотели упорядочить город. С того момента, как большевистское правительство в марте 1918 года перебралось в Москву, здесь начали взрывать церкви, выпрямлять улицы и рубить проспекты. Я родился в доме на улице Кирова, который стоял не в том месте и который собирались перенести метров на двадцать назад, чтобы создать Новокировский проспект.

Хрущев боролся с заборами и голубятнями. Брежнев превращал Москву в образцовый коммунистический город. Каждый новый хозяин ходит по Москве, как поживший в Берлинах молодой барин. Морщит нос, требует наведения чистоты и порядка, но со временем принюхивается.

Московские ларьки напоминают властям лихие 90-е. Когда каждый что хотел, то и делал. Когда власть была не вертикальная, а кто в лес, кто по дрова. Когда бизнес-лидеры ходили в варенке и белых сникерсах от «Адидаса» китайского происхождения и предпринимателем мог стать кто угодно. И становился, начиная продавать какие-то левые товары из бывшего киоска «Союзпечати».

Ларьки, несомненно, играют важную практическую роль в розничной торговле. Для людей менее состоятельных, которые еще остались в «реджентрифицированных» центральных районах города, они являют собой единственную возможность купить недорогие продукты. Ассортимент их товаров невозможно найти в супермаркетах, универмагах, бутиках. Они просто удобны — потому что стоят прямо тут, на пути.

Но ларьки также и символ свободы. Свободы, может, и относительной, для маленького частного бизнеса. И свободы выскочить из дома и на углу, чтобы купить пачку сигарет или бутылку пива. Той самой свободы, которой не было в СССР моего детства, когда за «добавкой» нужно было успеть в гастроном на Смоленке, который закрывался не в 23 часа, а в 23.15.

То, что в России свобода пришла с ларьками — а ларьки с первым глотком политической свободы, — отнюдь не случайность. В Южной Африке конец апартеида ознаменовался таким же процессом. На тротуарах городов вдруг появилось множество уличных торговцев и развалов, которые, во-первых, дали возможность черным безработным подзаработать ранд-другой, а во-вторых, показали, что к регламентированной системе прошлого возврата уже нет.