Елена Ермакова — мать шестерых детей, акушер-гинеколог. Живет в Санкт-Петербурге, где вместе со своим мужем основала Центр родительской культуры «Колыбелька». В течение 13 лет вела курсы подготовки к домашним родам и принимала роды на дому. В результате нескольких трагических случаев — смерти троих младенцев и тяжелых травм у пяти новорожденных — Елена была приговорена к пяти с половиной годам колонии-поселения.

Судебные разбирательства заняли около двух лет и сопровождались скандалами в прессе. В России не запрещено рожать дома, но принимать роды на дому по закону запрещено. Родители погибших детей настаивали, что главной задачей центра «Колыбелька» была пропаганда домашних родов, а свою незаконную деятельность супруги Ермаковы продолжали, даже находясь под следствием. Ермаковы, в свою очередь, утверждали, что не принимали роды на дому, так как «не совершали медицинских манипуляций, а лишь присутствовали». По их словам, получив информацию о том, как проходят роды в роддоме и в домашних условиях, беременные самостоятельно принимали решение, где именно будут рожать.

Во время разбирательства выяснилось, что Елена беременна. По неведению нарушив правила поведения подсудимого, на седьмом месяце беременности она оказалась в следственном изоляторе. Там Елена Ермакова и родила своего шестого ребенка, отказавшись от услуг городского роддома. Проведя год и три месяца в следственном изоляторе, она вернулась домой в июле этого года, так как суд постановил отложить исполнение наказания до достижения младшим ребенком 14 лет. Адвокаты Ермаковой прогнозируют, что если она не нарушит правила поведения, то вряд ли вернется в тюрьму через 14 лет.

Рассказ Елены Ермаковой о том, как она занималась ранним развитием своего сына в условиях изолятора, показался мне важным и интересным с точки зрения человеческого и педагогического опыта, вне зависимости от ее вины. Например, мне интересно, почему концепция «раннего развития» столь часто приобретает крайние формы и является уделом фанатов — есть ли вообще у этой педагогики приемлемые формы? Еще мне кажется важным тот факт, что соседки Елены по отделению «Мать и дитя» благодаря ей пересмотрели отношение к собственным детям. Учитывая, с одной стороны, ее деятельность до суда, а с другой — трудную даже для элементарного выживания обстановку в изоляторе.

Елена Ермакова о своем опыте раннего развития ребенка в следственном изоляторе:

Когда я попала в изолятор на седьмом месяце беременности, меня первым делом привезли в медсанчасть, и один из врачей сказал: «Ермакова, мы тебе роту солдат во дворе выстроим, они выкопают бассейн и будешь туда рожать». Он оказался неплохим человеком, и потом мы нормально общались, но тогда я на него сильно обиделась.

В камере медсанчасти, куда меня поместили, находились женщины со всего СИЗО с самыми разными диагнозами: пневмония, гнойные инфекции, ОРВИ, гепатит, ВИЧ-инфекция и т. д. Главная задача врачей — сделать так, чтобы никто не умер и не заразил тех, кто остался в камерах СИЗО. Никакого отделения для беременных там не было, но так как в изоляторе, кроме меня, оказалось еще трое беременных, вскоре нас перевели в отдельное помещение: четыре комнаты, кухня, душевая. Обычно, когда начинаются схватки, беременную под конвоем отвозят в обычный городской роддом. Там она рожает, как и все. Через два часа маму возвращают в СИЗО, а новорожденный остается в роддоме. К маме он этапируется через 7-10 дней. Поэтому грудью никто не кормит.

Когда я поняла, что рожать придется в СИЗО, моей целью стало сделать это максимально осторожным для ребенка образом и не расставаться с ним после родов. Рожала я в душевом помещении в детскую ванночку, до краев наполненную водой, рядом была моя соседка по комнате Оля. Остальные беременные прибежали нас поздравлять, услышав громкий мужской бас Володи.

В то время нас было восемь человек в отделении, одна небеременная была подсажена к нам специально, чтобы сообщить начальству, если я начну рожать, — они этого очень боялись. Вначале, посмотрев весь этот кошмар про меня по телевизору, она была настроена довольно негативно. Но потом, когда мы познакомились поближе, она для себя решила, что даст мне родить, а потом уже вызовет персонал. В итоге никого она так и не вызвала, дав нам с Володей провести первые часы жизни спокойно, один на один.

Утром нас отвезли в роддом. Это был уникальный опыт для меня, ведь в роддоме как роженица я не была уже 20 лет. Ко мне отнеслись хорошо, адекватно. Ребенка никто не забирал. Я подписала отказ от прививок и медицинских манипуляций, нам выдали все положенные справки, и я вернулась в изолятор вместе с сыном. Он был первым ребенком за всю историю тюрьмы, который с первых минут жизни находился на грудном вскармливании.

После родов нас поместили в отделение «Мать и дитя». Оно представляет собой обособленную маленькую «квартирку» с двумя комнатками, туалетом и душем. Нас там было пять мам и пять детей. Отделение рассчитано на троих, и когда хоть один ребенок плакал, он, конечно же, будил остальных детей, и находиться нам всем в таком маленьком пространстве было довольно тяжело.

Кроме меня, остальные мамы употребляют наркотики, курят и ведут на воле образ жизни, подчиненный правилу: нашел деньги (украл, продал дозу и т. д.) — укололся — снова ищешь деньги на дозу. В изоляторе они были не впервые, но необходимость самостоятельно заботиться о ребенке была новой и необычной в их жизни. Мне же было важно организовать условия для нормального, гармоничного развития моего ребенка. Это было не искусственное решение, а итог занятий ранним развитием с предыдущими детьми.

В тюрьму человек попадает с тем жизненным опытом, который уже наработан и прожит. С первым ребенком я занималась чтением по Зайцеву, книжками-раскладушками», массажем и плаванием. Со вторым у нас появились кубики Никитина, динамическая гимнастика и программа «Плавать раньше, чем ходить» — это когда плаванием и нырянием начинают заниматься до трех месяцев, пока у ребенка еще не пропал рефлекс и он способен научиться задерживать дыхание под водой. С третьей девочкой мы, помимо всего вышеперечисленного, начали заниматься Монтессори, английским, и к трем годам она уже пела песенки и произносила простые фразы. С четвертым ребенком мы занимались еще и изобразительным искусством — в этом нам помогал наш знакомый художник. Тогда мы впервые стали пользоваться пальчиковыми красками, которые очень здорово помогают развитию. С пятым ребенком добавились карточки Глена Домана и французский.

Конечно, в изоляторе невозможно заниматься всем этим полноценно. Я разделила день на несколько частей и последовательно занималась с ребенком. С утра — потешки-пестушки, массаж и пальчиковые игры, тренирующие мелкую моторику. Потом — активный массаж, пассивные физические упражнения, активные упражнения («динамическая гимнастика»). Потом мы делали перерыв на кормление и переходили к интеллектуальным занятиям. Я читала об исследованиях суточного ритма — в какое время чем лучше заниматься. И организовала расписание исходя из этого: с 9.00 до 10.00 — физические упражнения, с 10.00 до 12.00 — интеллектуальные. Потом прогулка, вечерние игры, Монтессори, чтение карточек по Доману (с цифрами, точками, словами русскими и английскими), пение песенок на русском и английском, купание с нырянием — у нас была детская ванночка. И, слава тебе господи, в изоляторе никогда не отключают горячую воду.

Глен Доман — это автор методик, направленных на развитие всех отделов мозга. Один из главных элементов его системы — развивающие карточки. Правда, с карточками поначалу была проблема: они должны быть красного цвета, а в изоляторе можно пользоваться только черными или синими ручками (потому что, как мне объяснили, разноцветными можно подделывать документы). Поэтому наши друзья передали мне уже готовые карточки, на которых были нарисованы цифры, точки и слова по-русски и по-английски.

Вообще передавать в тюрьму все очень сложно. Подчас родственники проводят в очереди перед окном передач по 5-6 часов. При этом разрешенный к передаче ассортимент крайне ограничен. В моем случае в бюро передач быстро поняли, что все это передается для детей, причем не только для Вовы, но и для всех остальных. И вещи начали передавать быстрее, и гораздо мобильнее сообщали моему мужу, что именно нам нужно. Он быстро бросал клич по «нашим», собирал вещи и памперсы и привозил нам.

Сначала другие мамы внимательно наблюдали за моими регулярными занятиями и удивлялись: «Ты хочешь из него гения сделать?» Но потом начали и своих детей мне подкладывать. И вот я занималась минут по 30-40 с пятью младенцами, которым еще не исполнилось и полугода. Они очень внимательные в этом возрасте и подолгу рассматривали карточки и прислушивались к тому, что я говорю и пою.

Я говорила и пела на русском и на английском одновременно. Поскольку аудиоаппаратура в тюрьме запрещена, я попросила прислать мне английские тексты и произносила их сама. Обращала особое внимание на произношение (например, «корова говорит "му"»), потом то же самое слово давала на английском. Потом еще можно показать две коровы, а потом карточку с цифрой «2» — и тогда у ребенка получится полноценный урок.

Я использовала и систему Монтессори. Никаких развивающих игрушек у нас не было, но в этой системе можно использовать любой подручный материал. И я брала крупы и макароны, рассыпала их по тарелкам, давала детям трогать, и естественно, они все это тут же запихивали в рот. А потом нам разрешили передать пальчиковые краски, и на Новый год мы вместе с детьми разрисовывали елочки, сделанные из макарон, бумаги и всяких палочек.

После интеллектуальных занятий мы выходили гулять. Места в нашем отделении было очень мало, комнаты плохо проветривались, а все женщины, кроме меня, курили. Гулять в тюрьме в обычных камерах разрешено час в день, и только в том случае, если выходят все. Мамам с детьми гулять можно несколько часов, но убедить остальных выйти погулять было очень тяжело — они никогда в жизни этого не делали, поэтому иногда я брала все коляски и выходила часа на три-четыре. Во дворе тоже места довольно мало и никакой зелени. Сначала стояло дерево, а потом его зачем-то спилили. Так что дети могли увидеть зелень только на картинке.

В какой-то момент мамы тоже начали выходить гулять. Чтобы не тратить зря время, мы начали делать физические упражнения. Потом мамам стало скучно, и они решили танцевать. Мы вместе разучивали и пели детские песни. Это было очень здорово, на нас даже приходили посмотреть сотрудники изолятора.

Я для них была экзотикой. Они ко мне долго присматривались. А когда я готовилась к отъезду и персонал приходил со мной прощаться, говорили: «Жалко, что ты уезжаешь». Мамы из нашего отделения тоже не хотели расставаться и теперь пишут мне письма, а мы стараемся им помогать.

Я читала интервью Ходорковского, который сказал, что жизнь в тюрьме — это «опыт ни для чего». При всем уважении к нему я не согласна. Важно не терять человеческое достоинство, ведь эта ситуация заставляет человека выбрать — либо ты себя потеряешь, либо устоишь. Первоначально я была в состоянии глубокой депрессии. А потом увидела, как много людей мне симпатизируют и как они со временем меняются. Когда мы были беременными, я проводила занятия по подготовке к родам, на моих глазах проходили первые месяцы жизни детей, рожденных с ВИЧ-инфекцией, гепатитом, цитомегаловирусом, ДЦП. Мы вместе искали и находили пути их реабилитации, и к полугоду дети выглядели гораздо лучше. Например, девочка, рожденная раньше срока с весом два килограмма и с массой диагнозов, в шесть месяцев уже ходила по кроватке. Я понимала, что все наши усилия были не напрасны и мир вокруг менялся. Это очень сильный опыт.