Алан приехал в Москву пять лет назад из лагеря для беженцев на границе Чечни и Ингушетии. Там он жил в фанерном домике с матерью и сестрой. А во время конкурса на лучший рисунок познакомился со Светланой и скоро вместе с сестрой оказался в Москве, в доме Светланы на Рублевке. Ему тогда было 11, сестре — 13.

В первый раз Алан напрягся, когда его попросили вынести мусор. Второй — когда предложили вымыть за собой чашку. Алан очень не хотел возвращаться в фанерный домик, и это желание пересилило все остальные чувства, включая гордость. Он начал подстраиваться под традиции, которыми жил дом Светланы и которыми жила вся Москва.

В доме Светланы было много дикостей. Например, она садилась на диван рядом с мужем, ничуть не стесняясь присутствия ни собственных детей, ни гостей. Более того, Светлана называла мужа по имени. А манера общения ее мужа с детьми вообще была чрезвычайно странной: он обращался к ним напрямую. Случались вещи и похуже: после работы муж Светланы ходил по дому в шортах и майке. Сестра Алана не выдержала и вернулась в лагерь для беженцев. Алан продолжал подстраиваться. Сейчас ему 17. За пять лет он успел поломать в себе чеченские традиции, заложенные в детстве. Но и московских обычаев не принял: они по-прежнему чужие для него, временные. Когда-нибудь, говорит Алан, он от них откажется. А пока так и живет на Рублевке, мечтая уехать в Саудовскую Аравию.

***

— Отношения в чеченских семьях строятся на непререкаемом авторитете старших, и, чтобы сохранить этот авторитет, в семьях все строго регламентируется, — говорит директор Национальной библиотеки Чеченской Республики Эдильбек Магомадов. Он сидит за столом в своем кабинете в министерстве культуры города Грозный и поигрывает бутафорскими кинжальчиками для резки бумаги. — Если члены семьи относятся к разным поколениям, между ними соблюдается строгая дистанция. Я никогда не видел, чтобы мой отец снимал рубашку в присутствии детей. Мы и по имени его никогда не называли.

— А сами снимаете?

— Нет!

— А как вы отца называли? Папа?

— Мы звали его домашним именем Лала.

— К чему такая дистанция?

— А чтобы не было поводов для конфликтов. Чеченцы, и даже дети, бывают до противности церемонными. Это отголосок тех времен, когда после заката Золотой Орды, где-то с XV века, началось возвращение чеченцев на равнину из горных районов. Традиционные горные общества были закрыты даже друг для друга. И вот весь этот поток двигался вниз. Тогда равнинами номинально владели кумыкские и кабардинские племена. Поэтому колонизация равнины была изнурительной каждодневной войной, в которой участвовала каждая семья. И тогда любой конфликт мог привести к убийству. Люди даже в разговоре старались ограничить количество сказанных слов, чтобы было меньше поводов для склок.

— Все же мне непонятно, что ужасного может случиться, если чеченец-отец передаст поручение маленькому сыну не через мать, а скажет ему лично, — спрашиваю я. — А вы сидите рядом с женой, когда в комнате дети?

— Дети не заходят в комнату, если там оба родителя.

— Вы садитесь за стол вместе с тестем?

— Нет, иначе он воспримет это как неуважение.

— Но сейчас вы не завоевываете равнину, к чему эти церемонии?

— Да, вы правы, — говорит Эдильбек Халилович. — Нормы поведения в обществе должны соответствовать образу жизни. А у нас в Чечне никакого образа жизни нет. Как при такой безработице должен чувствовать себя отец семейства? Если на блокпосту во время войны его публично унижали в присутствии жены и детей? Как ему после этого жить?

— А как вы живете? Вас ведь тоже унижали…

— Слава богу, не в присутствии детей. Да, я с этим живу и стараюсь никому об этом не рассказывать. Чеченский мальчик воспитывается так, что для него оскорбление — факт того, что его кто-то остановил.

— Я знаю, что в Чечне есть традиция: мать не имеет права брать ребенка на руки при родственниках мужа, и если она встретит их на улице зимой, а ребенок — младенец, то она должна будет из уважения к этим родственникам опустить ребенка в снег. В чем смысл?

— Родственники сразу подойдут и поднимут его. Брать ребенка на руки при родственниках мужа или жены — табу, которое пришло из глубокой древности. Хотя первым человеком, который на моих глазах нарушил это табу, был мой сосед. Мы только-только школу окончили, когда он женился. У него родился сын. И вижу, идет он по дороге и несет на руках своего сына, такой довольный, счастливый. А раньше он тоже любил поговорить о том, что обычаи надо соблюдать… Исключения всегда были. Оставшись в кругу семьи, наш отец иногда с нами заговаривал, читал нам книги, но, как только приходили гости, мы отходили. Иногда я даже мог пообедать вместе с ним…

Эдильбек Халилович сообщает мне, что жить чеченским традициям осталось одно, от силы два поколения, потому что на молодежь, с одной стороны, давят арабский мир и религия, с другой — светский образ жизни Российской Федерации. И сейчас традиции уже никак не соответствуют нынешнему образу жизни чеченцев. Именно поэтому в России чеченцев так не любят — и детей, и взрослых. Именно из-за традиций, а не из-за войны.

— Когда человек отринул свое, но не принял чужое, он старается жить так, как сам хочет, — говорит он.

***

Алана заставили жить сначала так, потом этак, сначала там, потом здесь. Он тоже отринул свое: говорит, что любому, оказавшемуся в фанерном домике, захотелось бы из него вырваться.

В то, что чеченские традиции умрут так скоро, как предвещает Эдильбек Халилович, я не сильно верю из-за еще одного своего знакомого чеченского мальчика — Заура.

Зауру из села Белгатой было пять, когда шла вторая чеченская. На день рождения ему подарили футболку с вышивкой волка на груди. Во время зачистки села трое российских военных вошли в дом и, увидев Заура, попросили его спороть вышивку с футболки — там же, при них. Заур отказался. Солдат дернул его за футболку, Заур отбросил его руку, и тот нечаянно задел по лицу своего сослуживца. Ситуацию спас старший брат Заура — журналист местной газеты.

Уже десятый год Заур с братом живет в городе Сан-Диего, в Соединенных Штатах Америки. Он звонит матери, оставшейся в Чечне, и говорит: «Мама, ты не представляешь, какой здесь рай!» Заур подрабатывает в компании среднего размера, торгующей компьютерами. В обеденный перерыв хозяин компании, американец, разрешает ему присесть на коврик и совершить намаз. На фотографии, присланной недавно матери, Заур поднимает вверх указательный палец правой руки — жест означает «Аллах един». В Сан-Диего, скорее всего, нет никакой чеченской диаспоры, Заура никто не контролирует. И хотя последний раз он был в Чечне десять лет назад и по-прежнему считает Америку раем, Заур мечтает вернуться. Первые заработанные деньги он потратил на участок земли рядом с родительским домом в Белгатое. Старший брат, работающий охранником, — непререкаемый авторитет. Футболку с тотемным волком Заур хранит до сих пор.