Юлий Дубов: «Я его просто любил» (2013 год)

Другие части:

Петр Авен: «Борис залуживает воспоминаний»

Леонид Богуславский: «Он так много ездил, потому что бомбил» (конец 1970-х гг.)

Галина Бешарова: «Он был вообще не жадный» (1980–1990 гг.)

Михаил Фридман: «Одинокий и брошенный» (cередина 1990-х)

Юрий Шефлер: «Убить Голембиовского» (1995 год)

Валентин Юмашев: «Весеннее обострение» (1996 г.)

Сергей Доренко: «Пейджер Березовского» (1996-1997 г.)

Анатолий Чубайс: «Асимметричный ответ» (1997-1998 гг.)

Демьян Кудрявцев: «Березовский сохранил независимость „Коммерсанта“» (1997-1999 гг)

Юрий Фельштинский: «Если бы я знал, я бы костьми лег» (начало 2000-х)

Александр Гольдфарб: «Дорогой Володя» (2000–2003 гг.)

Даша К.: «Неужели так политика делается?!» (2010–2011 гг.)

ЮЛИЙ ДУБОВ (род. 1948) — ученый, предприниматель, писатель и общественный деятель. Работал в Институте проблем управления АН СССР и во Всесоюзном институте системных исследований. С 1992 года Юлий Дубов — советник генерального директора, затем генеральный директор, заместитель генерального директора компании «ЛогоВАЗ». Автор книги «Большая пайка» (1999), во многом основанной на событиях времен «ЛогоВАЗа». В 2002 году по мотивам книги режиссер Павел Лунгин поставил фильм «Олигарх». В 2003 году получил политическое убежище в Великобритании после того, как в России ему вместе с Б. Березовским и Б. Патаркацишвили заочно было предъявлено обвинение в мошенничестве в особо крупных размерах.

Авен: Расскажи о ситуации с судом (Речь идет об иске Березовского к Роману Абрамовичу в Высоком суде Лондона. - Прим. ред.) и что происходило потом. Ведь в конце очень мало людей были с ним рядом, кому он действительно доверял.

Дубов: Боря был уверен в том, что он выиграет. Это было связано с тем, что у него к английскому суду отношение было совершенно благоговейное. Кроме того, он знал — я так аккуратно скажу, — что в большинстве случаев говорит правду. Он просто не представлял себе, в какой степени ему придется вникнуть и влезть в совершенно не свойственную ему область деятельности. Мы уже говорили о том, что он был очень хорош по части генерации идей и совершенно никуда не годился, когда речь заходила о деталях, о технике, об усидчивости. Это просто было совершенно не его. А он столкнулся с ситуацией, когда нужно очень внимательно прочесть несколько тысяч страниц текста.

Авен: Да, это было для него невозможно.

Дубов: На русском, на английском — в данном случае совершенно не принципиально, потому что даже если на русском, то на достаточно специальном языке. Понять многое оттуда, запомнить и впоследствии действовать в соответствии с этим. Он это сделал не то что плохо — он это сделал очень плохо.

Авен: Что происходило потом, после суда?

Дубов: Он был совершенно убит. Вот так сразу. Он был убит не потому, что проиграл процесс, не потому, что не выиграл деньги. Он был убит по двум причинам.

Во-первых, потому, что он проиграл именно таким образом. Он мог проиграть каким угодно образом. Вдруг бы выяснилось, что все законы против него — все правда, но законы против него, поэтому пошел отсюда вон. Но проиграть, когда ему сказали, что он говорил неправду, а он знал, что говорил правду... И проиграть не где-то, а в английском суде, который для него находился где-то по правую руку от господа бога, — это было страшным ударом, страшным. Страшным ударом, последствия которого он не сразу понял.

Авен: То есть, по большому счету, он был идеалистом.

Дубов: Ага. Он был влюблен в английский суд, как в девушку. И только потом до него начало доходить, что на самом деле произошло, потому что, помимо крушения веры в справедливость, в английский суд, это был невероятный по масштабам репутационный ущерб. Это вторая причина трагедии.

Авен: А для него это вообще важно было? Он пытался стать в Лондоне частью элиты? Тут же дело в личной истории и репутации, как ты правильно говоришь.

Дубов: В том-то и дело, что он себе ее выстроил за эти годы. И вдруг в один момент это все грохнулось. Оно может грохнуться, но не тогда, когда ты чувствуешь, что ты прав. Понимаешь, он сам был виноват, надо было к этому по-другому относиться. Рома совершенно правильно сделал: построил машину, которая поехала, такой танк, да? А он перед этой машиной прыгал, лихой уланчик с пикой.

Авен: Что потом происходило, какие поведенческие изменения?

Дубов: Это было в октябре, а умер он уже в марте. Мы с ним время от времени перезванивались, пару раз встречались. Один раз он ко мне приехал в гости. Это было 14 февраля, в День святого Валентина. Мы были у каких-то очередных адвокатов, вышли оттуда, и он как-то стоял и явно не знал, что ему делать.

Авен: У него машина осталась? Материальное все: машина, шофер — все было?

Дубов: Все было нормально. Немножко было плохо с готовой наличностью, которую можно тут же использовать. Но в принципе была возможность всегда какое-то время перекрутиться до реализации очередного актива. Я не очень хорошо понимаю его финансовые дела, но те люди, которые этим занимались, говорят, что в общем-то ничего катастрофического не было. Из очень богатого человека он стал просто богатым человеком. В конце концов, много ли надо человеку для жизни? У него было более чем достаточно.

И вот он стоял у машины и явно думал, что делать дальше. Я говорю: «Борька, поехали ко мне?» А я какую-то баранину купил. Я говорю: «Сейчас я позвоню, быстренько ее потушим, будет вкусно». Мы поехали ко мне, он по дороге долго выбирал какой-то букет цветов для жены. Приехали, он ей подарил цветы, и мы просидели, наверное, часа три. Он даже почти не разговаривал по телефону в это время. Есть не стал, ел только хлеб с маслом. И рассказывал, как он потерял веру в справедливость, как он потерял веру в английский суд и как трудно жить, когда не видишь перед собой чего-то такого, во что можно верить.

Авен: Он производил впечатление больного человека? Депрессии ты не видел?

Дубов: Понимаешь, я не могу увидеть депрессию. Для меня депрессия — это если я не выспался утром и еще нечаянно кофе себе на ногу пролил, вот тогда у меня начинается депрессия. А мне потом объяснили, что депрессия — это такое особое психическое состояние, которое, вообще говоря, диагноз. Я не могу отличить одно от другого.

Авен: О чем я тебя еще не спросил?

Дубов: О многом, наверное. Ты знаешь, у меня есть странное ощущение, Петь. Мы с тобой вроде бы разговариваем про Борю, а на самом деле это не я с тобой разговариваю, и не ты со мной разговариваешь. Это ты пытаешься разговаривать с ним.

Авен: Так и есть. Конечно, мы оба пытаемся разговаривать с ним и через это понять и себя, и вообще нашу жизнь. Конечно, у меня есть ощущение, что мы с ним не договорили. Я к нему отношусь без того восторга, как относишься к нему ты, но то, что я с ним тоже не договорил, — это ощущение у меня присутствует.

Дубов: Петь, слово «восторг» — неправильное слово. Я вообще с восторгом к людям не отношусь, я его просто очень любил.

Авен: Да, ты его любил. Я в юности тоже его любил, и он был моим очень близким другом. Ты знаешь, сейчас я поговорил с несколькими людьми, и я сейчас вижу, что мы ничего не понимаем о Березовском. Потому что он был действительно человек очень необычный, и жизнь у нас у всех очень необычная. Поэтому мы, конечно, разговариваем сейчас и с ним, и сами с собой.

Я знаю, ты не уверен, что он покончил с собой. Я считаю, что это так. Я считаю, что это поступок очень сильного человека. Для меня, который не знал его в последние годы, представить себе невозможно, чтобы он мог вот так поставить точку. Я всегда рассказывал, что Боря — самый счастливый человек.

Дубов: Это правда.

Авен: Представить себе, что он покончит с собой, было невозможно.

Дубов: И сейчас невозможно.

Авен: И тем не менее из того, что я слышу и понимаю, я думаю, что это правда. Так вот перевернуть всю свою жизнь — это тоже качество очень сильного человека, потому что ему не надо было оставаться. Мир его оттолкнул. То, что он считал важным и честным, оказалось неважным и нечестным. Вот, понимаешь, такая неожиданная история.

Дубов: При советской власти в «Политиздате» вышли мемуары Пабло Неруды. С удивительным названием: «Признаюсь, я жил».

Авен: Название хорошее.