Продолжение. Начало читайте здесь: часть 1: Как я Моцарта искал, часть 2: Как я нашел Сальери, часть 3: Сальери за рулем, сколько ножек у рояля и другие курьезы.

Место встречи — Cанжейка

Санжейка. Какое дивное, удивительное слово. Нежное, ласкающее слух. Откройте томик Паустовского. Поэтические, не похожие ни на что другое его рассказы. Санжейка — а слово это встречается у Паустовского не раз — ни что иное, как название села на юге Украины. Он любил там бывать, отдыхал и работал, несмотря на приверженность к Мещерскому краю. И любил это место, естественно, не только за поэтическое название, но и за дивную, неповторимую красоту.

Село на высоком берегу, как бы повисло над морем. Белоснежные хатки, почти невидимые из-за зелени яблонь и вишни, а по весне, в бело-розовой пене цветущих деревьев, словно парят в сказочном облаке. Только маяк у самой кромки обрыва гордо вознесся над всем окружающим, как бы напоминая о своем предназначении. А внизу — море. Каждый знает, это Черное море. Но оно здесь синее. Такой синевы, что невольно возникает сомнение в истинном названии. Волны, накатываясь на песчаный желто-розовый берег и отступая, оставляют причудливые ракушки и такой же, как на берегу, песок, словно пропущенный через тонкое сито.

Паустовский не описывал мне красоты Санжейки. Поинтересовавшись, не собираюсь ли я оказаться в отпускную пору в Одессе, и получив положительный ответ, предложил включить в маршрут Санжейку, что в шестидесяти километрах. Если я, конечно, не против. (Было начало шестидесятых годов. Закончив Высшие курсы кинорежиссеров, я затевал экранизацию его рассказа и нуждался в разрешении автора.) Я согласился. Мы обсудили все детали моего приезда, в том числе, разумеется, и сроки. Потом я понял, что Константин Георгиевич выбрал место встречи не случайно. И не только потому, что разговаривать о романтическом проекте легче в соответствующей обстановке. Он хотел приобщить меня к числу почитателей этого дивного края.

И вот я с супругой, которая вызвалась меня сопровождать (еще бы, ведь Одесса — ее родной город)*, стоим на околице незнакомого села. Наконец-то прибыли! Правда, с небольшим опозданием, дня на четыре. Но это не по нашей вине. Хотя, честно говоря, должны были учитывать сюрпризы нашего «ненавязчивого» сервиса: он ведь всегда вносит коррективы в любые планы. Об этом, пожалуй, стоит рассказать, тем более что, добираясь сюда, нам предстояло совершить маленькое путешествие. А оно оказалось с небольшими приключениями.

Получив приглашение Паустовского, мы спланировали летний месяц отпуска. Поездка в Санжейку, по этому плану, отдых завершала. А перед ней мы располагали временем, чтобы поехать к морю. У нас тоже было излюбленное место — Пицунда. Не та, которую узнали все из многочисленных репортажей и телепередач: комфортабельный курорт с высотными отелями. И даже не та, в которой появился прекрасный дом творчества кинематографистов, место паломничества киношников. Все это было позже, а тогда — совершенно девственный лес, пустынный пляж с чистейшим морем и маленький поселок, в котором мы и снимали комнатку. Пицунда была нашим «открытием», и, побывав здесь однажды, мы уже не отказывали себе в удовольствии вернуться сюда вновь.

Итак, мы рассчитали, что, отдохнув в своем излюбленном месте, подъедем в Сухуми (час на машине), чтобы уже на пароходе (а это дня три плавания) добраться до Одессы. А там уж рукой подать. Так и сделали. Узнав расписание, мы к приходу парохода в порт были уже в Сухуми. Однако здесь нас ожидал сюрприз, даже два. Во-первых, ни одного билета, даже палубных, на этот рейс (следующий был только через три дня). Во-вторых, переждать негде: в гостинице ни одного свободного места, а частники на три дня сдавать не соглашаются. Положение безвыходное. Но, как это бывает в подобной ситуации — известно, у страха глаза велики, — к вечеру кое-что определилось: нашлись места в гостинице!

Правда, «места» — это громко сказано. Раскладушки на плоской крыше под открытым небом, в компании еще человек тридцати (оказывается, в гостиницах южных городов это практиковалось). Непривычно, конечно, зато романтика. Что касается билетов на пароход, удалось договориться на следующий рейс, но только в каюте «люкс». Денег у нас на такое роскошество уже не было, и мы позвонили в Москву маме. Попросили переслать телеграфом три сотни «из лишних». ( В те времена это были две средние месячные зарплаты). Мама сумела эти «лишние» одолжить, и на другой день деньги были получены.

Наконец все было налажено. Правда, мы опаздывали минимум на три-четыре дня. Адрес Паустовского у нас был, и мы отправили ему об этом телеграмму.

Через три дня мы, к счастью, отплыли в Одессу. На огромной многопалубной «России», да еще в роскошной каюте, фактически двухкомнатной (спальня и гостиная)... А что было делать? Других билетов, как я уже сказал, не было. Зато почти трое суток сказочного путешествия.

И вот мы в Одессе! Городе, в котором несколько лет назад работали. В самом красивом оперном театре Европы. Оба начинали здесь. Жена — солистка оперы. Я после окончания Гитиса — режиссер-постановщик. Чувство необычное, как будто приехали на родину. Впрочем, у жены почти так и есть. Ведь она родилась неподалеку от Одессы, а консерваторию окончила здесь. Близкий, родной город! Обожаемый театр, полно друзей... Но времени ни на что и ни на кого нет. И так опаздываем!

Мы знали, что дальше ехать надо на автобусе до Овидиополя. Звучит, как будто бы в Грецию, но это от Одессы часа два, не больше. Приехали на автовокзал. Оказывается, последний автобус уже часа два как уехал. Следующий — завтра утром. Опять теряем день! Зато вечер и ночь — на свидания с друзьями. Наконец с утра, после совершенно бессонной ночи, снова на автовокзале. Пораньше, чтобы захватить места. Добыть удается одно — для жены. Ну, ничего, как-нибудь одолеем: всего-то езды... каких-то два часа. Едем. Старенький, взвизгивающий на ухабах автобусик, точь-в-точь как в неореалистических итальянских фильмах. Жарища невыносимая. Весь проход забит стоящими людьми. Те, кто с чемоданами, приспособили их для сидения. Но мы-то налегке.

Наконец Овидиополь. Пыльная площадь, какие-то люди, шумные, суетящиеся, атакующие единственное транспортное средство, наш автобус. Снова кадры итальянского кино, один к одному. К счастью, здесь знают, как добраться до Санжейки. Водитель старенького «москвича», сверстника нашего автобуса, соглашается подбросить. Теперь уже совсем близко: километров десять.

Паустовский совсем рядом!

Итак, как вы уже знаете, мы стоим на околице Санжейки. Дальше — пешком до какой-то хаты. Двинулись. Теперь цель путешествия близка! Где-то мычит корова, истошно, как будто бы плачет. И взволнованный человеческий говор. Вроде беда какая-то. Заворачиваем к хате. За ней, на скотном дворе, растерянно топчется вокруг лежащей на земле коровы группа людей. Кто-то замечает нас. По виду понимают: приезжие. Объясняют: корова объелась кукурузными початками. Да еще плохо разжевала. Вот ее и раздуло. Что делать, не знают. Бьются несколько часов, а она, видно, подыхает. И вдруг я даю совет. Совершенно нахально, потому что коров видел только на поле, в стаде. Да еще в фильмах. И вообще, в сельских делах разбираюсь, как свинья в апельсинах. Я спрашиваю, далеко ли МТС (машинно-тракторная станция). Выяснив, что рядом с селом, даю указание срочно достать шланг и вставить корове в ..., чтобы газы отошли. Два мужика срываются с места и исчезают за воротами. А мы, уточнив нужный нам адрес, продолжаем поход. По дороге жена спрашивает, с чего это я осмелился влезать в дела, в которых не смыслю. Объясняю, что, очевидно, под южным палящим солнцем перегрелся. Или от бессонной ночи. Или от поездки в автобусе... В общем, оправдываюсь как могу, понимая, что действительно, как говорится, «дал маху».

Наконец мы на месте. Чистенькая белоснежная хатка. Много детей. Впервые вижу земляные полы. Правда, накрытые циновками из соломы. Навстречу выходит хозяйка. Встречает как близких родственников.

— Та ви ж Галина і Володимир ! Нам про вас розповідали.

— А где же ваш московский постоялец?

— А він поїхав в Москву.

— Подождите, как уехал? Когда?

— Тільки вчора. Казав, що не приїдете.

— Мы же послали телеграмму! Неделю назад!

— Не було.

Мы были в совершеннейшем шоке. И именно в этот момент, как бывает только в пьесах, причем плохих, зычный голос прокричал: «Голобрейко!» — из почтовой сумки женщина вынимала листок. «У вас ПаУстовський проживає? — произнесла, именно так, поставив ударение на «У», — ему телеграмма из Сухуми!»

Хозяйка засуетилась:

— Ну от бачите! Та ви не журіться, Щипачеви ж тут.

Я знал, что известный поэт Щипачев — друг Паустовского. Но что он тоже здесь, не ожидал.

— А он где?

— Всі поїхали до французів.

— Куда?

— У сусіднє село. Вино там добре. Міські його люблять, а наші — більше горілку.

Оказалось, недалеко от Санжейки разместилось французское село. Подлинное. Туда из Франции лет сто пятьдесят назад закинуло несколько семей из-под Бордо. Так они здесь и обосновались, разрослись, стали «коренными» жителями. Вот туда-то и махнули Щипачевы.

Вскоре они появились на своем «драндулете», хоть и стареньком, но все же неплохом помощнике. Привезли несколько бутылей, литров по десять, действительно отменного вина. Разговоры... Охи... Ахи... Хозяйка накрывает стол, как говорится, чем бог послал. Но рыбы... как в гастрономе «Елисеевский». Через час-полтора — полное ощущение, что мы уже тысячу лет знакомы. Рассказываем о передрягах, сопутствовавших нам в пути. Я осторожно интересуюсь, не скажется ли недоразумение на моих планах. Ведь цель встречи — получить согласие Константина Георгиевича на экранизацию его рассказа. А если он обиделся? Щипачев успокаивает. Говорит, что готов помочь. Если надо, ему напишет. Я, естественно, не отказываюсь. Предлагаю письмо изложить в стихах. Степан Петрович объясняет, что для этого необходимо время. И вдохновение... И вдруг я, повторяя недавний эпизод на скотном дворе, даю совет. И кому, поэту?

— Зачем время!? Это должна быть импровизация! В ироническом плане. Надо только сосредоточиться! — На этих словах я, уже изрядно «продегустировав» французов, вскакиваю, покачиваясь, делаю несколько шагов от стола, закрываю ладонями лицо. Так стою несколько секунд. (Сосредотачиваюсь!..) Потом, открыв лицо, неожиданно для всех и особенно для себя, произношу:

— Приезжали Володя и Галя,

Опозданье свое объясняли:

Они плыли от самой Абхазии,

Одолели мильон безобразий,

То на рейс нет, то — места в отеле,

Так пропала почти что неделя...

«Доползли», а писатель уехал,

Удовольствовались лишь приветом!

Я, учтя их такие мученья,

Ходатайствую: дай разрешенье!..

Я закончил. Аплодисменты. Смех. Громче всех хохотал Щипачев:

— Нет, я так сочинять не умею!..

Забегая вперед, скажу, что моя Галя на обратном пути в Одессу сказала, что я, очевидно, действительно перегрелся. А потом спросила, почему я никогда не говорил, что умею, ну, конечно, не сочинять, но хотя бы рифмовать. А я ответил, что сам об этом не знал и попробовал сегодня в первый раз в жизни.

— Оно и видно!

Но настало время расставаться. Все стали уговаривать остаться, если не на денек-два, то хотя бы до вечера. Но мы настаивали: пора ехать. И когда уже казалось, что убедили, услышали за воротами шум, какие-то голоса. Во двор вкатилась целая толпа. Сразу двинулась ко мне.

— А! Він тут! Рідний ви наш! Любимий! Корову-то нашу врятували! Вижила вона! Ви — самий кращий ветеринар. А ми й не знали, який лікар до нас приїхав!

Узнав, что мы уже настроились уезжать, дружно стали просить остаться. Оказалось, пришли не с пустыми руками. И мне, и хозяйке дома стали совать гостинцы, подарки: рыбу, овощи, фрукты, вино то самое, французское, и даже гусыню, живую. А еще горилку, по нашему — самогон.

— Не відпустимо! Тепер ви наш «почесний громадянин». Всією нашої улюбленої Санжейки.

Было бесконечно приятно, удивительно хорошо. Хотя я и чувствовал себя самозванцем!

Но вот мы все-таки в дороге. В Овидиополь отвозят нас Щипачевы. Даже неловко: столько внимания! И снова ощущение, что мы знакомы много-много лет...

Насколько мне известно, Степан Петрович написал Паустовскому, как и обещал. Правда, не знаю, в стихах или прозе.

Однако Константин Георгиевич, прежде чем дать разрешение, прочитал предлагаемый сценарий и даже посмотрел мою работу в кино, хотя это была малюсенькая дипломная картина, пока еще первая в моей жизни.

Так начиналась работа над фильмом, который назывался, как и рассказ замечательного писателя, «Музыка Верди».

(Продолжение следует)

________________

* Галина Васильевна Олейниченко, выдающаяся оперная певица. Солистка одесского оперного театра, затем киевского. С конца 60-х годов двадцатого столетия, в течение четверти века — прима Большого театра СССР.