Ехали в гору очень долго, подъем был не крутой, но длинный, оттого тяжелый. Зато асфальт более-менее целый. А когда дорога опять вниз пошла, асфальт совсем пропал: так, клочки между травой и глиной. Отчего так? Может, здесь была граница какая? Кто ж ее знает. Ну, поехали вниз, а потом свернули налево и — лесом. Уже просто по тропе, но широкой и наезженной. Колеса велосипедов пружинили на хвое, прыгали на еловых корнях, которые бугрились по земле.
Ехали вдвоем, Егор и Миха. У Егора была карта и записка, где продадут картошки, потому что своя в их деревне сгнила. К велосипедам были приделаны проволочные корзины, в них сложены пустые мешки.
Ехали уже сутки, с привалами. Жрать было немного. Миха совсем ослабел. И в задней колесной втулке у него стало греметь и звенеть.
— Сломалось! — крикнул он, будто радуясь.
— Крути педали, привал — как затемнеет, — ответил Егор.
Миха крутил, хотя трещало. Вот докрутили до воды. Егор достал карту.
— Верно едем, — сказал он. — Потом вон туда, и к завтрему доберемся.
— Устал, — сказал Миха.
— Отдохни! — подбодрил Егор.
— Совсем устал, — вздохнул Миха. — Напрочь устал, понял, друг?
— И что теперь? — Егор затревожился.
— Я тут останусь. Тут вода хорошая. Можно сначала пить, потом утопиться.
Егор подумал и сказал:
— Всё можно. Да Бог не велит.
— А ты его видал? — горестно спросил Миха.
— Нет, — сознался Егор.
— Ну вот.
— А ежели без Бога? — возмутился Егор. — Есть Бог, нет Бога, не в том дело. Зачем топиться-то?
— А жить зачем? Егорша, я совсем один на свете.
— А я твой друг. Нет?
— Друзья не считаются. Так у меня вся деревня в друзьях, и я у всех. А все равно сердце болит, что я один.
— Тьфу! — Егор всплеснул руками. — Чего болтаешь? У тебя жена! Красивая. Ладная. Работница.
— Она меня не любит, — сказал Миха.
— Брось! Она ж от тебя не гуляет!
— Знаю.
— Ну?
— Все равно не любит. Я для нее как пристанище, еда и крыша. Она ж из города пришла, когда все шли. Помнишь, Егорша? Какие люди мимо шли! А сколько померло! А бабы — выбирай, не хочу! Эх! Вот я ее и выбрал. Спасибо говорила.
— Помню — кивнул Егор. — Так что она, извиняюсь, конечно… Не дает? Или на лежанке балуется? То не так, сё не этак. С городскими бывает.
— Дает, дает. И не балуется. Но не любит. Я правду говорю, Егорша. Я устал. Сердце ноет. Дышать тяжело. И домой неохота. Возьми золото. Потом моей картошку привезешь, ладно? Это все ейное, понимаешь?
— Да уж не украду! — мрачно сказал Егор. — Понимаю, не дурей тебя.
Миха залез под рубаху, достал бумажный пакетик. Пощупал пальцами. Передал Егору. Спросил:
— Егорша, а зачем им золото? Его ж не съешь.
— Обменяешь! — объяснил тот. — Они его на что другое обменяют. Или у нас обратно на картошку, если у них погниет, а у нас уродится. Пахомов Ефим золотую брошечку показывал с каменьями — она у него уже пять раз туда-сюда!
— Дурь какая, — сказал Миха.
— Не дурь, а ика-номе-ка! Учитель говорил.
Миха вздохнул, поднялся с земли. Подошел к своему велосипеду, достал из задней сумочки гаечный ключ, завозился с колесом.
— Эй, ты велосипед не порти! — обеспокоился Егор. — Топиться хочешь? Топись. А вещь еще послужит.
— Колеса себе возьмешь, — сказал Миха. — Переднее целиком, а с заднего шину снимешь. Там втулка уже никуда.
— А рама тебе зачем?
— Топиться чтоб. Привяжусь и буль-буль. А то стану выплывать, помимо воли и желания, беда. Ты езжай, Егорша, не смотри на меня.
— А может, поспим до утра?
— Не. Высплюсь, отдохну, снова жить захочу. Ну его. Езжай.
Обнялись.
Егор вскинул на спину запасное колесо.
Миха помог ему сесть и чуть подтолкнул.
Егор поехал по сумеречной дороге.
Привал устроил через пять верст.
Утром пошел легкий дождик. Ехать скользко, но дышать легко.
Днем Егор увидел что-то черное вдали, на проселке. Остановился. Постоял полчаса. Никакого шевеления.
Тогда подъехал тихонько.
Это был старый внедорожник. За рулем сидел убитый мужик. Дырка в голове. По запаху судя, его убили то ли совсем вот-вот, то ли совсем давно. Наверное, все-таки давно — он весь ссохся. Забрали все, что можно: куртку, ботинки и носки с мужика, рулевое колесо, всякие винтюшки с рукояток, зеркала. Кожу с кресел сорвали. И коврики с полу тоже. В бардачке была шоколадка с заграничной надписью. Егорша понял, что отравная. Ну да, конечно, если не взяли — точно отравная. Дураков нету!
Однако посмотрел, что у мужика в карманах. Совсем ничего, только в заднем иностранная деньга: зеленая бумажка с картинкой. Выбросил и вытер пальцы, будто обмарался. Еще недавно за иноденьги расстреливали. Найдут, и без разговоров. Теперь, сказывают, нет. Теперь, учитель говорит, в стране это, ле-би-ро-ле-зацие! То есть за иноденьгу не стрельнут. Но кто ж его знает, что на самом деле. Лучше не надо.
Пора была дальше ехать.
Егор решил, раз такое дело, пересыпать все золото в один пакетик. Достал свой, раскрыл, положив на ржавый мокрый капот этого внедорожника. У Егора в запасе были четыре сережки, крест на цепочке и обручальное кольцо. Раскрыл сверточек Михи. Там было три кольца, брошечка с золотой стрекозой и тоже крест. Эти штучки были завернуты в кусок гладкой плотной бумаги.
Егор присмотрелся. Объявления в журнале каком-то. Он нащурил глаз, потому что плоховато стал видеть. Одно объявление было обведено красным:
«Смелая женщина до сорока лет с маленькой грудью — для пожилой супружеской пары». И цифры в рядок —7985123 и что-то еще.
— Во жизнь! — засмеялся Егор.
Ему показалось, что застреленный мужик за рулем тоже усмехается усохшими губами и желтыми зубами.
Егор выбросил бумажку, взобрался на велосипед и поехал дальше.