Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images
Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images

Когда в 2003-м, осенью, арестовали Ходорковского, я это восприняла как событие только для Валеры. Мне-то здесь что? А к тому времени, когда мы с Валерой перед Новым годом поехали в Москву на тот аукцион, все уже сильно изменилось. Эмоции были другие совсем.

У Валеры однажды брали интервью и задавали такие наивные многозначительные вопросы: «Что такое дружба? Думаете ли вы о смерти? Что такое любовь? А у вас была любовь настоящая?» Я слушала запись и на этом вопросе о настоящей любви прямо вся замерла.

И знаете, что он сказал? «Я думаю, она у меня впереди». Вот так вот, оказывается… И я до сих пор борюсь с собой, чтобы ему не отомстить! (Смеется.)

Ладно, давайте вернемся к началу. Для нас это была неожиданность. Валера тогда был начальником отдела продаж и аукционов. И вдруг в один прекрасный день он приходит домой и говорит: «Ты знаешь, меня позвали продавать ЮКОС».

А Валера очень тщеславный человек. Самый главный девиз для него, чему он учил свою дочь и зятя: «Добейся славы!». У него всегда было предчувствие момента, когда он совершит в своей жизни что-то очень важное. Потому что внутренние обещания и обещания «сверху» были крупнее, чем реальность.

Политикой он совершенно не интересовался, ни в какие партии не вступал. Сначала, когда хотел, его не брали. А когда позвали, он уже сам не пошел. За стадами не бегал, в стаях не летал – ему как-то лучше самостоятельно. Как он относился к Ходорковскому? С сочувствием относился, но не слишком доверял из-за его комсомольского прошлого.

Когда из Москвы пришло приглашение продать основной актив ЮКОСа, это, во-первых, сильно удивило и в определенной мере испугало, потому что вокруг уже звучали всякие разговоры… Но само это приглашение было чрезвычайно комплиментарным, выглядело как профессиональное признание.

Валера к тому времени был уже очень известным аукционистом. Он, например, продавал имущество Московского часового завода, акции золотых приисков на Севере… А тут появляется шанс по-настоящему прославиться. Причем на весь мир, по всем теле- и радиоканалам. Тогда это было самое главное его ощущение. Плюс, конечно, чувство ответственности. И страх.

А начальником у него в то время был некто Хафкин, дай ему бог здоровья, конечно.

И вот этот Хафкин вдруг стал подливать масла в огонь. Говорит Валере открытым текстом: «Позвонили из Москвы. Необходимо принять решение. Видимо, нужно ехать. Только ты сначала подумай хорошо! Не завидую тебе…» – «А в чем дело?» – «Ты что, сам не понимаешь? Тебя же там пришьют. Это, может быть, твоя последняя поездка. Имей в виду, замочить могут запросто. До аукциона вообще не доедешь, не дойдешь». И так далее.

Отношения у них были плохие. Не исключаю, что он Валере просто мстил. То ли завидовал, то ли побаивался. Но чувство страха внушить сумел.

Валера приходит домой: так и так, надо ехать, другого такого шанса больше не будет, и струсить нельзя, стыдно! Когда подобные вещи предлагают, не подразумевается отказ. В то же время страшновато.

Запугивали-то очень сильно. Дня не проходило до отъезда, чтобы тот же Хафкин ему не повторял: «Имей в виду. Я тебе не завидую. Попрощайся с женой», и все в таком духе.

Я Валере говорю: «Ну что, мы с тобой вместе прожили столько лет. Я поеду с тобой. Если убьют, то пусть вместе». Он возражал сначала, но я настояла на своем.

А я такой человек, что могу хоть на Байконур полететь, хоть с парашютом прыгнуть. Потому что такая тяга: и страшно, и дико интересно. Но и деваться-то некуда! Не могла же я сказать: ты уж как-нибудь, Валерочка, без меня…

В общем, решили, что едем вдвоем.

Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images
Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images

Показали детям, где лежат деньги и документы, на всякий случай.

Собрались и полетели. Настроение было прямо детективное. Потому что не исключали, что домой уже не вернемся. И, честно говоря, мне даже польстило (смеется), что здесь проявилась та самая невидимая, внутренняя связь мужа и жены. Что в такую минуту он обращается ко мне и благодарен за то, что я оказываюсь рядом, несмотря ни на что. И было чувство особой близости. Ну, это мои женские ощущения. Я по такому случаю сапоги себе новые прикупила, зимние (смеется). И мы поехали.

Была назначена дата аукциона, но требовалось приехать заранее, чтобы репетировать, готовиться к этому всему.

Валера в Москве бывал не раз. А вместе мы очень редко ездили. Прилетаем. В аэропорту ждала машина, отвезли в отель.

Первая неожиданность: в гостинице «Варшава» нам почему-то забронировали стандартный одноместный номер, в котором вдвоем было просто невозможно…

Там один человек должен зайти в туалет, чтобы другой смог протиснуться мимо. Кровать узенькая, если один лежит почти на спине, то второй к стенке боком прилипает. Но деваться некуда на ночь глядя. До утра промучились, очень неприятно было, и так-то нервы напряжены.

Правда, утром Валера все это поменял. Номер оказался роскошным, даже с зеркальной стенкой возле кровати, что тоже сыграло свою роль… Потому что мы были в таком возбужденно-трепетном состоянии – в кои-то веки вдвоем!.. Ладно. Номер шикарный, все хорошо. И Валера каждый день стал уходить на эти репетиции аукциона, каждый божий день, с утра до вечера. Проговаривались каждое слово, каждая запятая, каждый жест. Кто куда пошел, кто где сел, кто что сказал и прочее, и прочее.

Потом наступил этот день, воскресенье. На четыре часа назначен аукцион.

Накануне была дана инструкция, что мы сидим в отеле, к номеру подходят охранники, и от номера до машины Валеру поведут вроде как под охраной автоматчиков.

В воскресенье в гостинице не работал буфет, и я мужа собираю, бабочку там, пиджак, в карманы ему сую бутерброды в мешочках, потому что он до вечера, до самой ночи будет голодный, и говорю: «Валера, в левом кармане у тебя такие-то, а в правом такие-то», это было смешно.

Потом звонят и говорят: «Спускайтесь в холл».

Спрашиваем: «У номера никого не будет?» – «Нет, не будет, спускайтесь сами».

Пошли вдвоем, чуть ли не за руки держась.

Оглянулись, сели в лифт, и сразу начался такой мандраж полуистерический, и кураж, и страх, все вместе какое-то нереальное: неужели это с нами происходит на самом деле?

Спускаемся, выходим. И тут вижу картину, которая запомнится на всю жизнь: стоят два мужика в шлемах, бронежилетах, в камуфляже, с автоматами наперевес – я такое вообще в первый раз видела.

В холле небольшое ограждение, площадка и сразу дверь. Ну, мы, значит, обнялись, поцеловались – все как будто не с нами… Я ринулась вместе с ним к двери, но меня остановили. Все. Там такая перегородочка, он за нее прошел, а я с этой стороны осталась.

Ну, и пошел у меня мужик: куда? во что? (Смеется.)

Меры предосторожности действительно были заметные. Автомобиль бронированный такой, тяжелый, военного образца. Посадили его туда, страшно вспомнить… Квартал был оцеплен, здание Фонда федерального имущества – слева и справа. На Ленинском проспекте в определенном радиусе никакого движения машин вообще. Как будто в полном вакууме, с автоматами наперевес Валеру моего, значит, под белы рученьки повели, а я осталась. Одна там стою: и слезы, и смех. Участница спектакля. Театр терпеть не могу, а здесь вот такая театральщина, на мой взгляд.

По словам Валеры, когда его посадили в этот «гелендваген», там сидело несколько человек с большими звездами на погонах, как минимум подполковники, причем в касках и бронежилетах. А сам Валера от волнения даже в гостинице шапку забыл. Посадили и повезли в Российский фонд имущества. По дороге молчали, будто военная операция какая-то началась. Валера пытался пошутить, удивлялся их экипировке – никто ничего не отвечает, сидят молчком.

Приехали, здание оцеплено. Специалисты ходят, милиционеры с собаками. Воскресный день, но люди везде-везде-везде.

Я так думаю, меры предосторожности нужны были потому, что, если бы аукциониста «убрали», торги бы не состоялись, а это значит отсрочка. А там неизвестно, как могли бы развиваться события.

Ну и вот, он ушел. А я уехала на весь день с Валериным племянником-москвичом, он меня развлекал, водил по разным местам, и я все время смотрела на часы: вот сейчас, вот сейчас у них там начинается. И когда, по моим расчетам, все уже произошло, я помчалась в гостиницу смотреть местные каналы. Первые сюжеты были очень подробными: показывали эпизоды еще до начала аукциона. Вот он сидит, вот подошел к членам комиссии, вот вышел на трибуну, вот он сказал, да еще немного ошибся от волнения, потом это вырезали. Он проговорил цену, которую вызубрил наизусть. Если потребуется, он и сейчас ее скажет – там какая-то чудовищная, запредельная цифра, недоступная человеческому пониманию.

Двенадцатизначная, начиная с двухсот сорока шести миллиардов. И еще восемнадцать копеек в конце. Объявляет он эту сумму, женщина поднимает карточку и называет что-то гораздо больше, и он по инерции говорит: «Так. Начальная цена принята. Кто больше?» Ему говорят: «И так уже больше…» Он, матушка моя, запнулся: «Да?..» Потом: «Комиссия удаляется на совещание». Такая была шероховатость небольшая. Ну и все, молотком отстучал… Позавчера, кстати, показывали фильм про ЮКОС, опять возвращаются к этому событию. Я смотрела: не покажут ли Валеру? Нет, его не показали – только символически стучащий молоток.

Сижу в гостинице. Поздно уже, темно. Все жду, когда вернется. Его нет и нет. На улице липкий снег, дождь. Наконец пришел, выпивший немного, весь мокрый и обескураженный. И, как ни странно, пешком.

Потом уже рассказал с самого начала, что там было.

Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images
Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images

Привезли, посадили в какую-то комнату с накрытым столом. Сидели, долго ждали. Наскоро перекусывали. Торги начали точно в указанное время.

Когда Валера объявил стартовую цену, получилось как-то странно: заявители, которые первыми подняли карточку, сразу назвали цену гораздо выше первоначальной. Если не путаю, они к заявленной цене добавили ни много ни мало четырнадцать миллиардов. И те же восемнадцать копеек остались…

Затем комиссия принимает решение. Аукционист озвучивает. Пообсуждали, пошли писать протокол. Это делается небыстро, уточняют всякие тонкости. Вся процедура длилась минут сорок – сорок пять.

Ожидание было довольно тягостное. А там большой зал Госстандарта – помещение примерно семидесятых годов, где все советское торчит из каждой щели. Сверху навесные потолки, а под этими потолками, видимо, система электроснабжения и прочего.

И вдруг минут через двадцать слышится такой хлопок неприятный, и прямо с потолка пошел едкий, вонючий дым. Представляю, какое там было напряжение, если даже электричество перемкнуло!.. Дыма навалило столько, что вынуждены были куда-то в другую комнату перейти. Сработала сигнализация, тут же отключили…

А потом напряжение спало, подписали бумаги и стали ждать реакции: кто-то уехал с докладом. Закуски стояли, выпивка. Сначала никто не притрагивался, молча сидели и ждали, потом приехал председатель фонда, всех поблагодарил. Говорит: «Теперь можете выпить». Налили по рюмке, выпили и как-то сразу расслабились. У Валеры было чувство, что он сделал нечто большое, даже необыкновенное, причем со скандальным привкусом.

И вот, когда дело закончилось, выпили, надо расходиться – время позднее, погода отвратительная, слякоть, ветер со снегом.

Валера говорит:

– Давайте поедем уже. Кто меня повезет?

А ему кто-то из сотрудников отвечает:

– Сейчас-то уже нет никого. Сам дойдешь!

Вот так, значит. Сюда везли чуть ли не на танке, с охраной и почестями. Обратно – сам дойдешь.

А на Ленинском проспекте в переходах в это время наркотическая шпана вечно тусуется, обколотые, пьяные. Идти мимо них тоже не большое удовольствие.

– Да я шапку забыл, и зонта нет.

– Ну возьми, вот тебе зонт!..

И он вдруг понял. Знаете, это как будто кувалдой по голове: мавр сделал свое дело, мавр может уходить. А Валера в тот момент чувствовал себя если не героем, то по крайней мере значительной фигурой, настолько вырос в собственных глазах.

И вот обратно этот человек, на которого только что камеры со всего мира были направлены, поддатый, мокрый, под чужим зонтом пешком вернулся в гостиницу.

Где-то в первом часу ночи раздался звонок, позвонили ему в гостиничный номер и сказали: «Все, можешь спать спокойно. Мы только что оттуда. Все доложили, получено добро».

А после аукциона остался протокол, где только две подписи: председателя комиссии и Валерина. Это важно стало, когда вернулись к ситуации уже с другой стороны, и Валеру предупреждали: будьте готовы, можете быть вызваны в суд по делу Ходорковского как свидетель. И мы довольно долго находились в нервном напряжении, потому что всего две подписи на документе о том, как все произошло.

Ну, и что дальше? После такого события мой муж стал человеком, который продал ЮКОС. Сама эта формулировка ему нравилась, ее печатали в заголовках статей, в интервью. Короче говоря, начались пресловутые медные трубы.

Мы в жизни ни с чем подобным не сталкивались: слухи, сплетни, какие-то беспочвенные догадки.

Естественно, самая больная тема, которая нас даже разлучила с несколькими друзьями, – это тема денег. Официально же считается, что аукционисту положен какой-то процент от сделки. Если посчитать даже очень скромную долю процента, Валера должен был получить вознаграждение в размере девяти миллионов долларов. И все, понятное дело, решили, что из Москвы он вернулся с мешком денег.

Как-то сидим на даче со старыми приятелями, выпиваем, я на что-то пожаловалась. А Наталья мне заявляет: «Ой, да брось ты! Вы же теперь у нас богатые». – «С чего ты взяла?» – «Так вы девять миллионов долларов получили». И я не могла доказать, что это не так.

Стали звонить незнакомые люди, где-то узнавали номер телефона, говорили, что у них ребеночек больной и так далее, пожалуйста, помогите! Кто-то еще потом сказал, что Валера, сволочь, от денег пухнет, вместо того чтобы помогать…

Сергей, наш зять, попросил на работе прибавку к зарплате. Ему начальник отвечает: «Фиг ли ты просишь денег? У тебя тесть долларовый миллионер».

С какой стороны ни посмотри, у всех полная уверенность, что мы страшно разбогатели. Это сначала напрягало, потом веселило. Потом совсем уже замордовали, а потом забыли, и слава богу.

А что на самом деле? Поскольку Валера был штатным сотрудником Фонда федерального имущества, а не приглашенным со стороны человеком, он просто съездил в командировку и провел нормальный аукцион.

Ну, если откровенно, он все равно надеялся, что будет как-то материально вознагражден, каких-то денег мы ждали. Их не хватает всегда – что есть, тем и живем.

Проходит день-два, я звоню ему на работу, спрашиваю: «Валер, ну что? Премию-то тебе выписали?» Он таким упавшим голосом говорит: «Выписали». Я говорю: «А в чем дело? Сколько?» Он говорит: «Ты не поверишь, один процент от зарплаты». А зарплата, официальный оклад, у него была три с половиной тысячи рублей. Он потом позвонил в Москву, там сказали: «Ой, извините, мы ошиблись, нечетко написано было – не один процент, а семь процентов».

В конце концов насчитали ему все-таки двадцать одну тысячу рублей, но местный начальник из этой суммы убрал половину, в результате получилось тысяч одиннадцать. Вот и все наше миллионерское богатство.

Валера был потрясен ничтожностью этой суммы: довольно стыдная оценка его стараний и страхов. Она явно не соответствовала той славе, которую он приобрел. Когда мы из Москвы вернулись, по всем каналам и во всех газетах сообщали о прошедших торгах. Валеру даже стали слегка демонизировать, и в некоторых журналах аукцион сравнивали с поворотными историческими событиями, после которых в стране что-то глобально изменилось. Писали: самая крупная сделка в экономической истории России. И, само собой, вершина его карьеры.

Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images
Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images

Было еще и другое русло для слухов: «человек Путина», «серый кардинал», «неизвестно откуда взялся» и тому подобное. На самом деле его кандидатуру предложили бывшие сотрудники фонда, уехавшие в Москву.

У Сергея родственница работала в ФСБ, и она сказала Валере: «Если вы туда попали, значит, вас так досконально проверили по всем статьям и параметрам, что теперь можете жить спокойно!»

Сейчас я, конечно, понимаю, что это были политические игры, от которых мы всю жизнь далеки, и с Валерой получилось, как говорится, «без меня меня женили», а ко всем этим подводным течениям он не относился никак.

Вообще, я человек суеверный, обращаю внимание на любые знаки, прислушиваюсь к разным сигналам. И близких заставляю прислушиваться к ним.

Мы с Машенькой зашли в часовню напротив Почтамта. Там тесно, места мало, на мне шуба из серебристой лисы. Свечи горят. Подходит ко мне мальчик. Убогий, ну видно, что ненормальный. И сразу начинает просить денег. А я еще так раздражилась, грешница. У меня были только крупные деньги, ну, допустим, тысяча рублей. Я говорю: «Мальчик, да подожди, подожди!» А он прямо за руку меня хватает. «Ну подожди. Сейчас я разменяю и тебе дам. Отойди, Господь с тобой!»
Он отошел. Я сделала каких-то несколько движений. Мальчик стоит напротив меня, глаза у него округляются, и он говорит: «Культка голит! У тебя культка голит!»

Что за куртка? Я вообще не могу понять. И вдруг вижу: у меня из-за плеча дым и пламя! И тут Машенька – я уже не помню, сколько ей тогда лет было, девочке моей, – голой рукой давай с меня этот огонь сбивать… Представляете, какой кошмар?

Народу было немного, все оглянулись. Дочка с меня пламя сбила, мы вышли, вонища невозможная от этого горелого меха… Я вот вроде не люблю людей, но, такая щепетильная, даже в транспорт не села, пошла домой пешком, чтобы не пахло в трамвае этой шубой.

Да, если шуба загорелась в церкви, я знаю, это плохая примета. Мне, правда, потом говорили, что при венчании у свидетельниц волосы часто вспыхивают от свечей, когда они в храме с распущенными волосами стоят.

Я пришла домой, первым делом к телефону: «Валера, привет! У тебя все в порядке?» – «Да, все в порядке, все хорошо».Через час приходит домой, расстроенный и бледный: «Ты как в воду глядела!..» Оказывается, прислали ему анонимное письмо: ты такой-сякой, мы про тебя все знаем, выкладывай вот такую сумму или готовь похороны себе.

В общем, угрозы и указание адреса, куда отстегивать деньги.

Никаких фактов реальных в письме не было приведено. Но возникла такая устрашающая ситуация, из которой мы выбрались с большим-большим трудом. Несколько дней не выходили из дому и засыпали только с помощью водки. Ну, ужасная была история!

А место работы у него такое было, что, хоть ты честный-пречестный, все равно найдется масса поводов обвинить. У нас же принято считать, что буквально все чиновники воры. И конечно, да, очень многие нагревают руки. Но есть люди, для которых это совершенно недопустимо. Так же как убивать. Потому что понятно, что Бог за все наказывает еще при жизни, что воровать нельзя.

Это потом, гораздо позже, мы узнали, что письмо написал один деятель, который курировал их работу со стороны милиции. Но Валера никогда с этим не сталкивался, и поначалу у него был самый настоящий травматический шок.
Во-первых, непонятно, за что. Во-вторых, неизвестно, что они имеют в виду и что могут навесить. А в-третьих, чувствуешь эту свою вечную, еще с советских времен, бесправность, беззащитность перед органами, которые могут тебя по любому поводу законопатить, и ты не докажешь ничего! Мы же знаем, что сидят у нас далеко не только преступники.

Короче говоря, отчаянная ситуация. И Валера обратился к одному своему близкому товарищу, бывшему начальнику уголовного розыска, человеку очень достойному. Он посмотрел так, удивился и говорит: «Нашел на что внимание обращать! Ерунда. Садись и пиши».

Сели, написали ответное письмо по тому адресу до востребования. Смысл письма был такой: ребята, вы блефуете, никакой вины я за собой не чувствую, хотите разбираться – обращайтесь к моему доверенному лицу. Имелся в виду этот полковник из уголовного розыска. Он тогда уже не работал в органах, занимался своим бизнесом, но знал все эти уловки и сразу понял что почем. Можно сказать, Валера ему препоручил себя, и он всех поставил на место, все разъяснил. И дело закончилось.

Сейчас уже ясно, что угрозы писались как под копирку, анонимки там, видимо, штамповали десятками. Похожие бумажки закидывали многим людям: кто чувствует за собой реальную вину, тот побежит откупаться, любые деньги отдавать. А Валера за собой вины не знал, да и денег у него не было, чтобы откупаться неизвестно за что.

Есть еще одна вещь. В глазах многих людей мой муж выступил как бы орудием расправы над хорошим, позитивным парнем Ходорковским. У Валеры, честно говоря, такое ощущение и тогда было, и сейчас его не оставляет. У него даже ответ был заготовлен для разговоров подобного рода: ничего личного, работа такая. У него один знакомый мультимиллионер спросил: «Валера, а если бы меня точно так же продавали, ты бы тоже так молотком стукнул?» Валера говорит: «Да, Дима. Ничего личного, работа такая».

Да, про молоток. Он для аукциониста вроде отличительного знака, как и бабочка. Хотя бабочка без молотка – это уже официант.

Молоток ему выточил один зек-мастеровой в Красноладьинске. Валеру туда пригласили провести образцово-показательные торги, потому что там творились нелады: сговаривались местные предприниматели с сотрудниками тамошнего фонда имущества, и недвижимость уходила за какие-то смешные деньги. Все понимали, что идет сговор, надо это как-то предотвратить, поэтому позвали профессионального аукциониста. Михельсон, глава города, был, кажется, не слишком доволен, но пришел посмотреть.

Аукцион там прошел исключительно удачно. Цены были достигнуты какие-то рекордные, поскольку Валера ни с кем не сговаривался, все было честно. И этот Михельсон был настолько поражен всем увиденным и восхищен суммами, которые удалось получить, что донес подвыпившего на банкете Валеру до поезда чуть ли не на руках, отправил домой с комплиментами и благодарностями.

А те люди, которые пригласили, решили подарить аукционисту молоток. Они, правда, не знали, каким он должен быть, поэтому заказали два разных, на выбор. Там же зона, в Красноладьинске, и какой-то умелец за колючей проволокой выточил два молотка: один маленький, другой размером с киянку. Большой Валера сразу отверг, а маленький взял, хотя он был тоже неформатный, узенький и тонкий. Вот и получилось, что какой-то безымянный зек выточил молоток, которым Валера потом в Москве «отбил», можно сказать, самую крупную сделку в истории страны.

Его спрашивали: «А где у тебя этот молоток? Продай его Ходорковскому». Я думаю, Валера продал бы, если бы тот захотел купить. Для Ходорковского это, наверное, какой-то символ, знак.

Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images
Фото: Sandy Carson/Gallery Stock/Salt Images

Где-то я читала, что мужчины останавливаются в эмоциональном развитии на уровне либо семи лет, либо семнадцати, либо, кажется, двадцати пяти. Вот он по натуре совершенный подросток – во всем, даже в том, как он матерится. Какое-то подростковое удовольствие от этого получает, что ли?.. Он тянется к знаменитостям, собирает автографы, фотографируется со всеми. Меня, например, палкой не загонишь подойти к известному человеку и с ним сфотографироваться только потому, что это «кто-то». Ну не надо мне этого! А у него тут целый иконостас: Кикабидзе, Боярский, певцы разные: Хворостовский, Вишневская, Курмангалиев. Он как-то ухитрился через Золотухина взять автограф у Тонино Гуэрры.

В этом смысле я совсем другая: мне достаточно самой знать, на что я способна, меня это устраивает вполне. И нет никакой нужды показывать себя на публике.

В нашем возрасте большое счастье не зависеть друг от друга полностью, с утра до ночи. У меня своя жизнь, у него – своя. Все равно еще каким-то образом друг другу интересны и нужны. У нас брак со временем превратился в дружбу. Это, на мой взгляд, идеальные отношения. Главное – друг друга не доставать.

Почему я еще Валере благодарна? Он меня фактически спас от родителей, забрал. Когда мы поженились, я ему предлагала: поедем жить куда-нибудь на маяк! Чтобы от всех подальше.

Для меня остаться с родителями означало полное подчинение, папин диктат. Папа был царь и бог, меня мама так воспитывала: все для мужчины. Я должна была находиться дома, когда он вернется с работы… Сейчас я понимаю, что папа воспитывал меня как очень хорошую жену – но как бы для себя… Ревность дикая, безумная мужская ревность. Просто патологическая! И я всю жизнь жила между двух мужчин, между мужем и отцом.

Я мечтала быть литературным переводчиком, хотела заниматься языком. А по тем временам в пединституте был единственный в городе иняз.

Но 30 августа мама встала передо мной на колени и сказала: «Ради всего святого! Забери документы из пединститута. И перенеси их в университет. Он ближе к дому, и он престижнее. Ты такая отличница-красавица – и вдруг пединститут!» – «Хорошо, мама, встань, пожалуйста, с колен, я это сделаю». И все. А там уже мне было абсолютно все равно – я бы поступила на любой факультет. В результате у меня потом никогда не было любимой работы.

Мне запомнился фильм про одну молодую женщину, которая всю жизнь очень зависела от семьи, от своих родных. Беспокоилась, переживала за них. Заботилась и принимала их заботу, желала им всего самого счастливого. Но при этом не отказалась бы жить вдалеке от них, совсем одна где-нибудь в маленьком домике в Швейцарии.

И вот она рассуждает: если бы меня спросили, хотела бы я после смерти, на том свете, снова оказаться рядом с ними со всеми – с моими близкими людьми? Хотела бы?

И она не знает ответа. Не может сказать, что да, хочу.

Ведь на самом деле так и есть (плачет).

Вот говорят: мы потом на небесах встретимся, встретимся – опять соберемся и будем вместе…

Нет уж, лучше не надо! Нет.С