Сергей Николаевич: Последний дижестив

Он был из поколения великих плейбоев ХХ века: самые знаменитые женщины, самые быстрые автомобили, самые дорогостоящие увлечения, среди которых коллекционирование искусства занимало едва ли не главное место. По своей натуре Гунтер Закс не был алчным стяжателем, скорее азартным игроком. Который с одинаковым напором добивался и признанных красавиц, и произведения самых дорогих и неприступных художников. Он был великолепен, когда хотел обольстить и когда ему надо было расплачиваться. Никогда не торговался. Знал, что лучше войти в историю щедрым меценатом и неотразимым плейбоем, чем мелочным торгашом. Так и вышло: его запомнят как мужа Брижит Бардо и как создателя уникальной коллекции современного искусства

С Гунтером никогда нельзя вернуться назад, идешь только вперед или подыхаешь!

Брижит Бардо

Я видел его только один раз. На террасе отеля Badrutt’s Palace в Санкт-Морице сидел очень загорелый и очень старый человек. Запомнилось сочетание белого и голубого. Голубые глаза, голубое небо, голубой шарф. И ослепительная белизна снега, седины, модного свитера крупной вязки. Старость в Санкт-Морице и других подобных местах редко облачается в траур. Как правило, это всегда яркие куртки, шапочки с игривыми помпонами, цветные шарфики, какие любят студенты Сорбонны. На этом безмятежном, щебечущем, цветастом фоне старик в бело-голубом выглядел грозным викингом из «Песни о Нибелунгах», случайно затесавшимся в массовку какой-нибудь «Веселой вдовы» или «Летучей мыши». В его надменном безмолвном присутствии было что-то укоряющее и отстраненное. Только он и горы, только он и небо. Ну еще виски, отливавший на солнце прибалтийским янтарем в тяжелом хрустальном стакане. Потом к нему подошла моложавая выцветшая блондинка в вытертых джинсах – бледный отпечаток былых длинноногих и длинноволосых красавиц семидесятых годов – и что-то ему сказала по-немецки строго, из чего я разобрал только «Гунтер». И его ответ, сопровождавшийся брезгливым, отстраняющим жестом: La mich in Ruhe – «Оставь меня в покое». Но стакан виски между тем блондинка изъяла, чтобы поставить его на стойку бара с тем стоическим и горделивым выражением, как если бы она принесла cдавать на анализы кровь или мочу любимого мужа.

«Вы, конечно, уже поняли, кто это?» – спросила меня PR-директор Badrutt’s Palace г-жа Эва Райнике. По ее сияющему лицу было видно, что я удостоился невероятной удачи лицезреть сцену из семейной жизни какой-то очень известной пары. Пришлось расписаться в своем невежестве: ни старый господин, ни его блондинистая жена мне были незнакомы.

«Но это же Гунтер Закс!» По округлившимся глазам Эвы я понял, что совершил faux pas: приехать в Санкт-Мориц и не знать, кто такой Гунтер Закс, непростительно!

Есть ключевые имена, без которых нельзя себе представить культурно-светский ландшафт шестидесятых-восьмидесятых годов: герои dolce vita, персонажи бульварной хроники и светских колонок, кочевавшие пестрым и шумным табором по мировым столицам и курортам. И Гунтер Закс в первой пятерке. Самый богатый, самый удачливый, самый красивый. Конечно, я знал, кто он. Внук основателя концерна Opel, владелец несметных богатств и двадцати семи домов, разбросанных по всему миру (он однажды их подсчитал и… ужаснулся!), многолетний любовник бывшей шахини Ирана Сорейи, один из недолгих мужей (кажется, номер три) Брижит Бардо, друг и покровитель Энди Уорхола и еще десятка самых влиятельных и знаменитых художников ХХ века. Полиглот, эстет, спортсмен, любитель острых ощущений. Скутеры, аэропланы, яхты, гоночные авто, «роллс-ройсы» – всегда сам у руля, у штурвала. Ветер в лицо. Волосы соломенного цвета, как у Роберта Редфорда, голубые глаза, как у Пола Ньюмена. И чувственный обиженный рот с оттопыренной нижней губой, как на портретах Бурбонов. Он был из них, из породы королей dolce vita.

…Вижу его в смокинге с букетом роз, подлетающего на водных лыжах к понтону виллы «Мадраг» Брижит Бардо в Сен-Тропе. В черной накидке с алым подбоем, рассекающего на своем катере «Аристон» под звездным небом Амальфи. За зеленым столом казино Монте-Карло, неизменно ставящего на свое любимое число «14». Всегда выигрывал, всегда получал то, что хотел: деньги, призы, женщин. Нет, я, конечно, знал, кто такой Гунтер Закс, просто был не готов увидеть нынешнюю руину. Услышать это безнадежное, вырвавшееся из самой груди, похожее на стон.

La mich in Ruhe.

Удивительно, как в нем уживались тонкий, книжный романтик, международный плейбой и расчетливый капиталист. Человек порывов и увлечений, Закс был человеком расчета и цели. Захотел жениться на самой знаменитой женщине в мире – женился, захотел стать профессиональным фотографом – стал, захотел собрать одну из лучших коллекций современного искусства музейного уровня – тоже получилось. Все, за что он брался, доводил до конца. Железная логика, отлаженная команда экспертов и помощников, немецкая точность. Ничего никогда не оставлял на самотек: каждое новое приключение продумывал и просчитывал, как коммерческую сделку. И каждая сделка становилась чем-то вроде очередного увлекательного приключения. Фамильные миллионы это позволяли. Как и все богатые, он любил деньги, но еще больше publicity. Утренняя газета, в которой не было его фотографии или хотя бы упоминания имени, недовольно отшвыривалась. Завтрак был безнадежно испорчен.

Золотое время – его роман и брак с Б. Б., когда папарацци отслеживали каждый его шаг, каждый маршрут. И он мог с удовольствием читать про себя и разглядывать собственную физиономию бесконечно. Вот они на пляже Сен-Тропе, а вот летят на Боро-Боро, чтобы провести медовый месяц. А вот на самолете его приятеля Теда Кеннеди прилетают в Лос-Анджелес, где их уже поджидает стая репортеров. И он идет, продираясь сквозь них, держа за руку Брижит, как сквозь тропические заросли, с таким вдохновенным лицом, будто там, впереди, маячит не услужливо приоткрытая дверца лимузина, а вход в неведомый рай.

Судя по воспоминаниям Б. Б., жизнь с ней была совсем не рай. Хотя поначалу – кто знает? Есть легенда, что вся история их любви – не более чем пари, заключенное Заксом по пьяни с приятелями в ресторане «Бон Фонтен» там же, в Сен-Тропе. Грубо говоря, он повелся на «слабо». Просто так сложилось. Просто им обоим было уже за тридцать. Просто жизнь уже успела порядком их помотать и испытать на прочность: в скорбном списке Брижит числились два неудачных брака, один сын, который воспитывался в семье ее второго мужа, одна попытка самоубийства. Впрочем, тогда все обошлось, а вот жене Закса Анн-Мари Фор повезло меньше. Она покончила с собой в двадцать пять лет. Темная история, о которой он никогда не говорил в своих интервью. Как никогда не рассказывал и о таинственной смерти отца Вилли Закса, тоже ушедшего в мир иной по своей воле. Роковой выстрел в висок в служебном кабинете.

Смерть будто притаилась за кулисами его судьбы, готовая напомнить о себе в любой момент. Может быть, поэтому Гунтер так неистово торопился проживать каждый день. Это шло и от его детских воспоминаний, навсегда опаленных войной, памятью о поражении Германии, гибелью близких, обвинениями, что его семья, как и семья Крупп, фактически поддерживала нацистов. И с этими обвинениями надо было жить. Хотя какая на нем могла быть вина? Если только в том, что он был единственным наследником, что, владея почти всеми европейскими языками, ни при каких обстоятельствах не стеснялся своего немецкого акцента? Да и на родине его любили. Его светские, спортивные и любовные успехи были чем-то вроде скромного реванша Германии за понесенные унижения и обиды. Тем более что рядом с ветхим Аденауэром или мужланистым канцлером Брандтом Закс выглядел белокурым арийским принцем, пришедшим в этот мир с единственной целью – покорять, восхищать и влюблять в себя. Отсюда его неизменное желание нравиться и светиться, его экстравагантные жесты и безумные эскапады. Отсюда и знаменитые четыре тысячи роз, сброшенных с вертолета на «Мадраг» во время свадебной церемонии, и дружба с Сальвадором Дали и другими мировыми знаменитостями, и костюмированные балы, которые он обожал, и вереница самых красивых и знаменитых женщин эпохи, которых он добивался с тем же азартом и немецким педантизмом, с каким всю жизнь собирал современное искусство.

Похоже, и Б. Б. была лишь одним из самых примечательных и дорогостоящих экспонатов в этой коллекции. Но поняла она это не сразу. Для начала ей пришлось слетать в нелюбимую Америку, вытерпеть дважды свадебную церемонию в какой-то брачной конторе в Лас-Вегасе (Гунтер одновременно руководил фото- и киносъемкой, и ему были нужны разные планы и дубли). А потом ей пришлось еще месяц прожить в его родовом имении в Баварии, где зрелище развешенных по стенам чучел оленьих морд со стеклянными глазами наводило на нее, прирожденную защитницу природы и диких животных, смертную тоску. Короче, ей надо было стать «фрау Закс», чтобы понять, до какой степени ей это не нужно. А ему? Кинопленки со свадьбой были отсняты и аккуратно пронумерованы, фотографии напечатаны, просыпанные розы давно истлели, оставшись в памяти только самых впечатлительных любителей светской хроники. Что еще?

Без особого шума они разведутся через два года. Каждый пойдет своим путем. Какое-то время по инерции она еще будет сниматься, но уже без былого успеха. Он попытается стать режиссером. И тоже неудачно. Она займется защитой животных. Он – художественной фотографией. Через два года он снова женится на высокой длинноногой шведке Мирье Ларссон, с которой проживет тридцать пять лет и воспитает двоих детей.

Но самое захватывающее их «кино» останется в прошлом. Его можно будет лишь время от времени пересматривать или придумывать ностальгический remake. В начале девяностых Cакс попытается это осуществить в фотосессии с юной Клаудией Шиффер, где она необыкновенно похожа на его вторую жену. «С Гунтером никогда нельзя вернуться назад, идешь только вперед или подыхаешь!» – признавалась в своих мемуарах Б. Б.

А сам он будет лишь небрежно отмахиваться от надоедливых журналистов и улыбаться своей неправдоподобно белозубой улыбкой.

La mich in Ruhe.

Главной его страстью станет современное искусство. Точнее, страсть эта жила в нем с самого начала, когда еще он был мальчиком в замшевых шортах и зеленой фетровой шляпе с перышком, как принято ходить в Баварии до самых преклонных лет. Он уже тогда освоил фотоаппарат, беспрерывно снимая все, что попадало ему в объектив.

В конце семидесятых жизнь потихоньку переиначила его привычные маршруты, сместив их в сторону нейтральной, толерантной и тихой Швейцарии, где у него были свой пентхаус в Санкт-Морице и шале в Гштааде. Собственно, между этими двумя курортными городами с обязательным ежегодным заездом в Сен-Тропе он и курсировал последние годы, как старый эсминец, еще не списанный на металлолом, но годный уже только для туристских прогулок.

Вначале в его коллекции преобладали сюрреалисты. Рене Магритт долго был его главным кумиром, а Сальвадор Дали и Гала до конца своих дней оставались близкими друзьями. При любой возможности он мчался к ним в отель Le Мeurice, когда они наведывались в Париж, принимал у себя на авеню Фош. Покупал, не торгуясь, его живопись и графику и, кажется, был одним из немногих постоянных клиентов, о ком зловредная Гала никогда не позволяла себе говорить плохо. Потом наступила эра Nouveaux Re'alistes: Арман, Даниэль Спёрри, Ив Кляйн… Монохромно-синее полотно Кляйна в течение многих лет служило излюбленным фоном для всех пресс-портретов Гунтера. Синий цвет делал васильковыми его небесно-голубые глаза, подчеркивал раннюю седину. Ну и вообще, Кляйн – это сильный ход для любого серьезного коллекционера.

В какой-то момент новых реалистов, а вместе с ними и других художников потеснил американский чех Энди Уорхол. Они идеально подходили друг другу. Оба были трудоголиками, оба бредили славой, оба любили богатых и знаменитых и, будучи гениальными манипуляторами, легко сходились с самыми разными людьми, стараясь отжать их по полной. Сопротивляться обаянию Гунтера было бесполезно, как и вкрадчивому шелесту Уорхола. В результате пентхаус в Санкт-Морице пополнился историческим восьмичастным портретом Б. Б., сделанным «по мотивам» знаменитого фотопортрета Ричарда Аведона, а сам хозяин был запечатлен накануне своего сорокалетия в грязно-розово-голубой гамме, вызывающей прямую ассоциацию с бумажными дензнаками.

В сущности, все его отношения с художниками строились на том, что Гунтер платил за их вдохновение. И платил щедро. Причем это не всегда были общеизвестные имена. Обладая отменным вкусом и безошибочной интуицией, он любил сам открывать таланты и режиссировать новые арт-сенсации. Так было с фетишистской мебелью Алена Джонса – с этими муляжами в виде женщин в натуральную величину, одетых, а точнее, раздетых в строгом соответствии с садомазодресс-кодом: лаковые куртки на голое тело, вызывающие стринги, кожаные ботфорты, каблуки-стилеты. Женщина-кресло, женщина-кушетка, женщина-подставка для журнального столика.

Есть в этом какая-то злая насмешка судьбы, что финал своей жизни знаменитый плейбой был вынужден проводить в обществе этих муляжей с накладными ресницами и волосами, неустанно напоминавших о его былых победах. Кстати, сидеть на резиновых коленях у искусственных красавиц дико неудобно, в лучшем случае можно приладить им в руку бокал или водрузить на голову шляпу. Но известность и коммерческий успех пришли к Алену Джонсу сразу после того, как его «девушки» поселились в пентхаусе с видом на озеро Санкт-Мориц. При этом сам Закс не собирался ограничиваться новичками и дебютантами. В его собрании имеются знаковые полотна и Роя Лихтенштейна, и Фрэнсиса Бэкона, и Пикассо, и Тома Вессельмана. Весь джентльменский набор венецианских биеннале последних четырех десятилетий представлен у него самыми лучшими образцами. Что их объединяет? Кроме отменного провенанса и космической стоимости выбор темы: всюду женщины, а точнее, женщины в разной стадии раздетости.

Загорелая красавица в купальнике цвета американского флага (Great American Nude No. 51 Тома Вессельмана), еще одна загорелая красавица с трогательными белокожими следами от снятого купальника (AC Annie Мэла Рамоса), голая красавица Леда, застывшая в обнимку с Лебедем на панно Лихтенштейна из хозяйской ванны. Список бесконечен. В этом легко убедиться, заглянув в каталог аукционного дома Sotheby’s, где представлена большая часть коллекции Закса, выставленная на продажу.

Здесь все его героини, реальные и вымечтанные, те, кого он держал когда-то в объятиях и кого ласкал только пристальным и нежным взглядом коллекционера. Его арт-гарем, собранный со сладострастием вуайериста, его персональный рай, который он время от времени будет взбадривать собственными фотосессиями и веселыми маскарадами. На одном из них Закс смеха ради предстал в образе королевы Елизаветы II, окруженной целой сворой рыженьких корги. Он даже пропищал по бумажке противным фальцетом что-то вроде тронной речи под лай собак и смех изумленной публики. А на другом действе, устроенном в ночном клубе Dracula, он принудит каждую даму оставить в гардеробе свою туфельку, по которой любой кавалер смог бы найти себе пару. Об этом бале его участники будут вспоминать потом еще лет двадцать. Художник Ален Джонс рассказывал, как, не выдержав рискованных примерок, он сбежал вместе с хозяином и его женой куда-то в парк. «Нас сопровождали восемь амазонок ослепительной красоты, сам Гунтер поверх смокинга набросил на плечи шубу из рыси до пола, волочившуюся по снегу как королевский шлейф. Всюду горели факелы, освещавшие нам путь, в конце которого буквально из морозного ночного воздуха вдруг материализовался бармен в черном фраке, держа в руках хрустальные бокалы с ледяным шампанским. Это было невероятно!»

Живой огонь, шампанское, женщины – любимые стихии Гунтера Закса. Хотя сам он родился под мучительным знаком Скорпиона, который ест поедом всех вокруг, но еще больше – самого себя. Сексуальный, загадочный знак. Он, как и Б. Б., верил в астрологию. Но еще больше – самому себе. Ясно видел, что ничего из того, что он любил, ему больше не полагалось. Запрет на то, запрет на это, а впереди – только немощь, угасание и страшный диагноз, о котором он первый потребовал ему все рассказать. В какой-то момент понял: дальше будет только хуже. Альцгеймер вел наступление по всем фронтам, не оставляя никакой надежды. Слабоумие как цена долгожительства его не устраивало, а выторговывать гроши он никогда не умел.

Год назад, 7 мая, накануне праздника, отмечаемого во всей Европе как День Победы, а в Германии – как День поминовения погибших во Второй мировой войне, в своем шале в Гштааде Гунтер Закс покончил с собой. Для этого он выбрал испытанный мужской способ: пуля в висок. В полицейских документах, составленных при обнаружении тела, кроме предсмертного письма родным фигурировал еще и пустой стакан.

Похоже, Гунтер все-таки допил свой виски.С