Париж. Путч с усами. Три дня в подарок

У меня на понедельник, 19 августа, имелись планы самого приятного свойства. Это был мой день рождения – мне пошел новый десяток. Праздничная еда была уже приготовлена, выпивка закуп­ле­на, гости приглашены.

Разбудили меня не мои собачки Степа и Гоша, как обычно, а телефонный звонок. Я подумала, что кто-нибудь из друзей решил меня поздравить с утра пораньше, но звонил журналист из отдела иностранной политики Canal+ – французского частного телевизионного канала, просил срочно приехать переводить. Когда же я попыталась объяснить, что у меня праздник и работать я в этот день не хочу, да и вообще, какие такие могут быть важные новости в середине августа, самый что ни на есть мертвый сезон, из трубки раздался рык: «Путч! Какой праздник, в СССР путч, Горбачев арестован, к власти пришла военная хунта!»

Зная его склонность к драматизации, я отнеслась к его словам несколько скептически, но все равно подумала: «Ни фига себе подарочек ко дню рождения!» Конечно, в последнее время события в стране разворачивались со все возрастающей скоростью, СССР трещал по швам, но военный переворот? Такая новость представлялась мне как-то маловероятной, да и термин «хунта» в применении к СССР звучал комично, сразу возникали образы лихих маркесовских полковников в мундирах с аксельбантами и с гордо подкрученными усами.

Я согласилась поехать в телестудию – во-первых, из милосердия, понимая, что в разгар отпусков другого переводчика найти им будет практически невозможно, а во-вторых, все-таки было интересно узнать, что же происходит на самом деле.

В отделе иностранной политики меня ждали с нетерпением. Правда, было не совсем понятно, зачем им так срочно понадобился переводчик, так как по советскому телевидению в тот момент передавали исключительно музыку – наверное, никогда советским телезрителям не предлагали столько классической музыки, – помню соль-минорную симфонию Моцарта и Шубертовскую «Незаконченную»... Казалось бы, наслаждайся, тем более что тебе еще и платят за удовольствие по щедрому синдикальному тарифу. Однако в этом концерте, не прерывающемся человеческой речью, без объявления исполняющихся произведений, было что-то невероятно тревожное и угрожающее, мое праздничное настроение куда-то испарилось, нарастало напряжение.

Французские политические комментаторы вслед за CNN монотонной скороговоркой перечисляли какие-то ужасные, невероятные новости: в стране провозглашено чрезвычайное положение, Горбачев находится на своей даче в Крыму под домашним арестом, центр Москвы оцеплен военной техникой, Ельцин призвал к митингу в знак протеста на Манежной площади, в городах введен комендантский час, называли еще вчера никому здесь не известные имена заговорщиков – Янаев, Язов, Крючков...

Внезапно стало очень страшно – страшно за родных, за друзей, вообще за людей, живших в бывшей моей стране. Впервые после своего отъезда в 1978 году я поняла, что привязана к ним и испытываю нечто такое, что прервется только с моей смертью: сочувствие, сострадание, любовь. В голове вертелась мысль: «Опять! Опять этой несчастной стране не повезло, опять на нее валятся бедствия, сколько же можно!»...

Домой я приехала подавленная. Вечером у нас собрались друзья – те, кого несколько дней назад я приглашала на свой праздник, и мы безуспешно пытались дозвониться в Москву. Сидели до утра, перебирали всевозможные гипотезы. Было очень неспокойно, хотелось помочь, но помочь кому, как? Вынужденное наше бездействие было невыносимо.

На следующий день на студию я поехала рано, нервная и невыспавшаяся, в надежде, что можно будет узнать какие-то подробности – так сказать, из первоисточника. Сведения поступали самые противоречивые, было трудно понять, что же происходит. Во французских теленовостях передавали первые официальные заявления иностранных государственных деятелей: США, Великобритания, Канада осуждали заговорщиков, отказывались признать «новую советскую власть» и объявляли о замораживании экономического сотрудничества. Что касается Франции, то она ограничилась призванием к заговорщикам проявить в отношении Горбачева гуманность.

Наконец к вечеру стали поступать сведения о готовящемся штурме Белого дома, потом – весть о том, что «солдаты не собираются стрелять в народ». Появилась надежда, что заговор не удался. Невероятно, но факт: именно этот момент, когда стало понятно, что поздравлять заговорщиков не с чем, выбрал тогдашний французский президент Франсуа Миттеран, чтобы поздравить Янаева со товарищи, приведя в недоумение весь мир, – до сих пор стыдно за то выступление.

Русский Париж бурлил: все опять звонили друг другу, радовались, что коммунистам не удалось захватить власть. Ельцин, Руцкой стали тогда нашими героями, вызывали огромное восхищение.

На следующий день, в среду, все вздохнули с облегчением – стало совершенно понятно, что путч провалился. Потом, уже в четверг, появилась информация об аресте путчистов и самоубийстве одного из них, и, наконец, нам показали Горбачева, вернувшегося из Крыма с женой и закутанной в какое-то одеяло маленькой девочкой – внучкой...

Вообще впечатление от этих дней у меня осталось странное, все происходило как во сне: помню свое изумление, когда только что освобожденный президент отказался отмежеваться от коммунистов – должна, впрочем, отметить, что на специалиста по иностранной политике с Canal+ это заявление впечатления не произвело: его гораздо больше интересовало, как себя чувствует супруга Горбачева. «Что у нее с рукой?» – все допытывался этот красивый человек, которого все французы знали в лицо (по неподтвержденным данным, во время путча Раиса Горбачева перенесла микроинсульт, вызвавший паралич руки. – Прим. ред.).

Тогда я все надеялась, мы все надеялись, что Горбачев найдет способ приструнить коммунистов. И вот, когда ему представилась такая возможность, он ее не использовал.

Вообще я до сих пор убеждена, что все эти «перестройка» и «гласность» получились случайно, в силу экономических причин, и что у Горбачева не было никакого намерения менять политический строй, в котором он чувствовал себя вполне комфортно.

Но то, что последовало за его выступлением, наполнило меня счастьем. Помню охватившую меня эйфорию при виде людей, вышедших на улицы праздновать конец путча, импровизированные концерты на улицах Москвы. Тогда казалось, что отныне в этой стране все будет хорошо, что годы бедствий и невзгод, черные, страшные годы позади.