Самое сильное впечатление от акции «Возвращение имен», которую общество «Мемориал» устраивает раз в год у Соловецкого камня на Лубянке, — это, конечно, не имена. И даже не даты расстрелов (списки составлены так: имя, фамилия, где работал, когда расстрелян), заставляющие задаваться одним и тем же идиотским вопросом: как успевали? Как можно расстрелять столько человек за одни сутки? Самое сильное впечатление — это профессии. Можно вообразить, какое вредительство «шили» или могли «шить» военачальнику, или парткомовцу, или представителю Мосторга в Германии, или еще кому-нибудь такому же человеку. Но когда слышишь — «цветочница в Парке культуры и отдыха», «оператор аттракционов», «сотрудник буфета сельской артели инвалидов», тебе приходится придумывать это воображаемое вредительство самому. Что писали в их деле, какое формальное обвинение предъявляли? Опрыскивание цветов ядовитыми миазмами? По мере того, как очередь из добровольцев медленно продвигается вперед, тебе все лезут и лезут в голову эти макабрические вымышленные обвинения, пока тебя вдруг не осеняет: именно так это и работало. Начав думать: «Каким именно вредителем мог быть этот водитель трамвая, какой заговор против народа могла плести младшая закройщица валяльного цеха?», ты чувствуешь, что с каждым новым человеком задача делается все легче и легче. Приобретаешь опыт, набиваешь руку.

Дама, которая стоит в очереди, дрожа от холода, и объясняет подруге, что хочет завтра «рассказать про это своим старшеклассникам», видимо, тоже чувствует, что список профессий оказывается страшнее списка имен: «А то у них впечатление, что это простых людей не касалось; один мне даже говорит умный мальчик: "Репрессии были системой борьбы партийных бонз за место у кормушки: слей другого — захвати его кусок"». Чтение как раз доходит до мельника одной из бесчисленных «красных артелей», чернорабочего на молочном комбинате и преподавателя музыки в Доме творчества для слабовидящих. Какого-то умного мальчика, проходящего мимо, — очкастого, шахматного, в куцем сером пальто, какие бывают лишь у умных шахматных мальчиков из бедных московских семей, — мать в ярко-синей вязаной беретке нервно пытается оттащить прочь. Рыжий человек средних лет берет у организаторов листок с именами, становится в очередь и говорит девушке, которая раздает участникам акции лампадки: «Я не церковный, спасибо». Потом он слушает имена, девушка, обходящая очередь по второму кругу и помогающая заново зажечь свечки тем, у кого они погасли на ветру, опять предлагает лампадку рыжему человеку, и он опять говорит: «Да нет, я неверующий». Он слушает имена, кивает, и когда девушка подходит к очереди в следующий раз, говорит: «Давайте ее сюда», и потом держит неловко, роняет крышечку, поднимает и смущенно говорит соседям по очереди: «Первый раз эту штуку в руке держу». Какой-то молодой человек, с полчаса назад отчитавший свою порцию имен, фотографирует сплошь заставленное лампадками подножие памятника и сочувственно спрашивает посиневшую от холода старушку, только отошедшую от микрофона: «Бабушка, хотите коньяка?» Другая старушка дочитывает доставшийся ей список и отдельно называет имя своего расстрелянного отца, библиотекаря 23 лет. Стоящая передо мной в очереди девушка рассказывает подруге: «...а потом был момент, когда моего дядю спросили: "Вы хотите стать президентом?" Он им сказал: "Ага, щас."». Читают про командира артиллерийской роты, редактора районной газеты, оформителя витрин в подмосковном поселке и тренера молодежной команды по боксу. Шахматный мальчик, успевший отбиться от матери и взять у организаторов листок с именами, стоит в очереди, шмыгает носом и грызет дужку своих очков. У одной из женщин от огня свечки начинает тлеть уголок списка, и она смотрит на него в ужасе: махать? Дуть? Бросить и топтать ногами?

Если старшеклассникам доводится ездить в школу, или из школы, или просто по каким-нибудь делам через станцию метро «Курская», то с потолка им каждый день повторяют одно и то же возвращенное из исторической клоаки имя. Рассказывать старшеклассникам о том, что конкретно человек, присвоивший себе когда-то это имя, делал с другими, безымянными людьми, — делал в таком темпе и с такой удалью, что расстрельные команды работали в три смены, только так и справлялись, — именитые люди, выложившие надпись золотом по мрамору, явно не собираются. Но можно попробовать хотя бы раз в году, хотя бы 10 минут, с любого места читать вслух список, который читали сегодня на Лубянке. Читать его всем, кого можно убедить послушать: старшеклассникам, младшеклассникам, прохожим, ментам, сытым голубям Лубянки, цветочницам, военачальникам, операторам аттракционов, сотрудникам буфета, водителям трамваев, младшим закройщицам валяльного цеха, 23-летним библиотекарям, шахматным мальчикам из бедных московских семей, фотографам, командирам артиллерийских рот, редакторам районных газет, оформителям витрин и тренерам молодежных команд по боксу. Читать без пафоса, без театральности, и, может быть, даже без имен. Пусть просто услышат профессии.